Павел Басинский - Лев Толстой. Свободный Человек

Где ты? Где? Здоров ли? Лёвочка, не истязай меня, голубчик, я буду служить тебе любовью и всем своим существом и душой, вернись ко мне, вернись; ради Бога, ради любви Божьей, о которой ты всем говоришь, я дам тебе такую же любовь смиренную, самоотверженную! Я честно и твердо обещаю, голубчик, и мы всё опростим дружелюбно; уедем, куда хочешь, будем жить, как хочешь.

Ну прощай, прощай, может быть, навсегда…

Твоя Соня.

Неужели ты меня оставил навсегда? Ведь я не переживу этого несчастья, ты ведь убьешь меня. Милый, спаси меня от греха, ведь ты не можешь быть счастлив и спокоен, если убьешь меня. Лёвочка, друг мой милый, не скрывай от меня, где ты, и позволь мне приехать повидаться с тобой, голубчик мой, я не расстрою тебя, даю тебе слово, я кротко, с любовью отнесусь к тебе. Тут все мои дети, но они не помогут мне своим самоуверенным деспотизмом; а мне одно нужно, нужна твоя любовь, необходимо повидаться с тобой. Друг мой, допусти меня хоть проститься с тобой, сказать в последний раз, как я люблю тебя. Позови меня или приезжай сам. Прощай, Лёвочка, я всё ищу тебя и зову. Какое истязание моей душе».

Из этого безумного письма Толстой не мог не сделать два вывода. Первый: жена не оставит его в покое. Она либо догонит, либо будет преследовать из Ясной Поляны постоянной угрозой самоубийства. Второй: дети не справятся с больной матерью, «…не помогут мне своим самоуверенным деспотизмом».

Второе письмо было от Черткова: «Не могу высказать словами, какой для меня радостью было известие о том, что Вы ушли… Уверен, что от Вашего поступка всем будет лучше, и прежде всего бедной С. А-не, как бы он внешним образом на ней ни отразился».

Что значит «внешним образом»? «Внешним образом» Софья Андреевна уже дважды пыталась покончить с собой.

Самым сочувственным было письмо Сергея Львовича.

«Я думаю, что мамá нервно больна и во многом невменяема, что вам надо было расстаться (может быть, уже давно), как это ни тяжело обоим. Думаю также, что если даже с мам£ что-нибудь случится, чего я не ожидаю, то ты себя ни в чем упрекать не должен. Положение было безвыходное, и я думаю, что ты избрал настоящий выход…»

Татьяна Львовна в письме всё-таки обещала отцу удержать мать от рокового шага, используя «страх или власть».

Илья Львович жалел, что отец «не вытерпел этого креста до конца». «Жизнь обоих вас прожита, но надо умирать хорошо».

Андрей Львович откровенно заявил, что ни он, ни другие сыновья не возьмут на себя ответственность за жизнь матери:

«Способ единственный — это охранять ее постоянным надзором наемных людей. Она же, конечно, этому всеми силами воспротивится и, я уверен, никогда не подчинится. Наше же, братьев, положение в данном случае невозможно, ибо мы не можем бросить свои семьи и службы, чтобы находиться неотлучно при матери».

Бегство Толстого из Шамордина ранним утром 31 октября зеркально повторяет его «уход» из Ясной Поляны.

«В начале 4-го ч. Л. Н. вошел ко мне, разбудил; сказал, что поедем, не зная куда, и что поспал 4 ч. и видел, что больше не заснет (и поэтому) решил уехать из Шамордина утренним поездом дальше, — пишет Маковицкий. — Л. Н. опять, как и под утро перед отъездом из Ясной, сел написать письмо Софье Андреевне, а после написал и Марии Николаевне. Я стал укладывать вещи. Через 15 минут Л. Н. разбудил Александру Львовну и Варвару Михайловну».

В письме Черткову, написанном перед бегством из Шамордина, Толстой писал: «Едем на юг, вероятно, на Кавказ. Так как мне всё равно, где быть, я решил избрать юг, особенно потому, что Саша кашляет». Но для дочери с ее больными легкими лучшим местом был Крым. Именно крымское, а не кавказское направление они обдумывали накануне в гостинице, склонившись над картой железнодорожного указателя Брюля. «Намечали Крым, — пишет Маковицкий. — Отвергли, потому что туда только один путь, оттуда — некуда. Да и местность курортная, а Л. Н. ищет глушь».

Отказавшись от Крыма, «говорили о Кавказе, о Бессарабии. Смотрели на карте Кавказ, потом Льгов». «Ни на чем определенном не остановились, — вспоминает Маковицкий. — Скорее всего на Льгове, от которого в 28 верстах живет Л. Ф. Анненкова, близкий по духу друг Л. Н. Хотя Льгов показался нам очень близко, Софья Андреевна могла бы приехать».

Саша, вспоминая их вечернее сидение над картой, называла Новочеркасск.

«Предполагали ехать до Новочеркасска. В Новочеркасске остановиться у Елены Сергеевны Денисенко, попытаться взять там с помощью Ивана Васильевича заграничные паспорта и, если удастся, ехать в Болгарию. Если же не удастся — на Кавказ, к единомышленникам отца…»

Все варианты были плохие.

Льгов — захолустный уездный город, в котором было всего чуть более пяти тысяч жителей, в 60 верстах от Курска на реке Сейм. Имение поклонницы Толстого Леонилы Фоминичны Анненковой располагалось в 28 верстах от Льгова. Толстого приняли бы там с радостью. «Какая религиозная женщина!» — отзывается Толстой о Леониле Фоминичне в одном из писем. Но переезд к Анненковой после ухода от жены был бы для последней слишком жестоким ударом. Поэтому Толстой не намеревался останавливаться там навсегда. Только «отдохнуть». Но если бы они выбрали железнодорожную линию Сухиничи—Брянск, их дальнейший путь лежал на Киев, куда Толстой ехать вовсе не собирался. В противном случае нужно было возвращаться назад, рискуя быть настигнутым Софьей Андреевной. Таким образом, Льгов тоже был «тупиком».

И Толстой выбирает скорейший с точки зрения железнодорожного расписания, но самый длительный по географии маршрут: Козельск—Горбачево—Воронеж—Новочеркасск.

Перед отъездом он оставил сестре и племяннице письмо:

«Милые друзья, Машенька и Лизонька.

Не удивитесь и не осудите меня за то, что мы уезжаем, не простившись хорошенько с вами. Не могу выразить вам обеим, особенно тебе, голубушка Машенька, моей благодарности за твою любовь и участие в моем испытании. Я не помню, чтобы, всегда любя тебя, испытывал к тебе такую нежность, какую я чувствовал эти дни и с которой уезжаю. Уезжаем мы непредвиденно, потому что боюсь, что меня застанет здесь Софья Андреевна. А поезд только один — в 8-м часу…

Целую вас, милые друзья, и так радостно люблю вас.

Уже находясь в поезде, беглецы продолжали обсуждать вопрос: куда же они едут? «За Горбачевом опять советовались и остановились на Новочеркасске, — пишет Маковицкий. — Там у племянницы Л. Н. отдохнуть несколько дней и решить, куда окончательно направить путь — на Кавказ или, раздобыв для нас, сопровождающих Л. Н., паспорта («У вас у всех виды (на жительство. — П. Б.), а я буду вашей прислугой без вида», — сказал Л. Н.), поехать в Болгарию или в Грецию».

Они собирались пересечь границу, провозя больного 82-летнего старика с легкоузнаваемой внешностью, всемирно известного Льва Толстого под видом прислуги?! Но это было невозможно! Во-первых, их вычислили бы на границе, потому что известие о том, что Лев Толстой сбежал из своего дома вместе с плохо говорящим по-русски доктором-словаком, к тому времени облетело весь мир. Во-вторых, в поезде их тайно сопровождал корреспондент газеты «Русское слово» Константин Орлов. Он следовал за Толстым от Козельска, имея задание с каждой крупной железнодорожной станции сообщать в газету о местонахождении Толстого и его спутников. Если бы они даже доехали до Новочеркасска, там их встречала бы толпа корреспондентов со всего юга России. Но и без этого все газеты писали о бегстве Толстого.