Павел Басинский - Лев Толстой. Свободный Человек

Газетчики уже успели допросить яснополянского кучера Фильку, который вез Толстого в Щекино, лакеев в графском доме и крестьян из Ясной Поляны, кассиров и буфетчиков на всех станциях, которые проезжал Толстой, извозчика, который вез его из Козельска в Оптину пустынь, гостиничных монахов.

Его мечта уйти, спрятаться, стать невидимым для мира была совершенно неисполнимой!

Сын Толстого Андрей был прав. Поиски превратились в своего рода спортивное состязание: кто раньше найдет Льва Толстого? «Разумеется, его новое местопребывание очень скоро будет открыто», — писала «Петербургская газета».

На станции Горбачево Саша купила свежие газеты и показала отцу…

— Всё уже известно, все газеты полны моим уходом! — воскликнул он.

В вагоне многие пассажиры читали газеты и обсуждали главную новость.

«Против меня сидели два молодых человека, — вспоминала Саша, — пошло-франтовато одетые, с папиросами в зубах.

— Вот так штуку выкинул старик, — сказал один из них. — Небось это Софье Андреевне не особенно понравилось, — и глупо захохотал, — взял, да и ночью удрал.

— Вот тебе и ухаживала она за ним всю жизнь, — сказал другой, — не очень-то, видно, сладки ее ухаживания».

Вскоре вагон облетел слух, что Толстой находится здесь. К ним стали заглядывать любопытствующие пассажиры. Одних усилий спутников Толстого сдержать этот натиск было недостаточно. Тогда вмешались кондукторы.

— Что вы ко мне пристали? — говорил один из них. — Что вы в самом деле ко мне пристали? Ведь говорю же я вам, что Толстой на предпоследней станции слез.

Толстой этого уже не видел и не слышал. Он спал, накрывшись пледом, в пустом купе. А когда проснулся, стало ясно, что Толстой тяжело болен. И Саша внезапно увидела, что из родного дома бежал не великий писатель, а 82-летний старик, больной и беспомощный.

«В четвертом часу отец позвал меня, его знобило. Я укрыла его потеплее, поставила градусник — жар. И вдруг я почувствовала такую слабость, что мне надо было сесть. Я была близка к полному отчаянию. Душное купе второго класса накуренного вагона, кругом совсем чужие, любопытные люди, равномерно стучит, унося нас всё дальше и дальше в неизвестность, холодный, равнодушный поезд, а под грудой одежды, уткнувшись в подушку, тихо стонет обессиленный больной старик. Его надо раздеть, уложить, напоить горячим… А поезд несется всё дальше, дальше… Куда? Где пристанище, где наш дом?..»

Маковицкий померил температуру — 38,1. Через час — 38,5. Начались сердечные перебои. И стало ясно, что Кавказ отменяется.

Доктор, понимая, что Толстой не может ехать дальше, побежал к кондукторам с вопросом: когда будет ближайший город с гостиницей, где можно остановиться? Они посоветовали ехать до Козлова.

Поезд двигался по маршруту Козельск—Белёв—Горбачеве—Волово—Данков—Астапово— Раненбург—Богоявленск—Козлов—Грязи—Графская—Воронеж—Лиски— Миллерово—Новочеркасск—Ростов.

Ни в Данкове, ни в Астапове, ни в Раненбурге, ни в Богоявленске не было даже приличной гостиницы, где можно было бы обеспечить больному нужный уход. Но состояние Толстого было уже таким, что пришлось сойти в Астапове. Это было в 6.35 вечера.

«Я поспешил к начальнику станции, который был на перроне, сказал ему, что в поезде едет Л. Н. Толстой, он заболел, нужен ему покой, лечь в постель, и попросил принять его к себе… спросил, какая у него квартира», — пишет Маковицкий.

Начальник станции Иван Иванович Озолин, латыш по национальности и лютеранин по вероисповеданию, с изумлением смотрел на странного господина с бледным, бескровным лицом и нерусским выговором, который говорил, что на его станцию приехал больной Лев Толстой и почему-то хочет остановиться на его квартире. Но кондукторы подтвердили слова доктора.

По удачному стечению обстоятельств Озолин оказался почитателем Толстого. Он немедленно согласился принять его, задержал отход поезда, чтобы дать Толстому и его спутникам спокойно собраться и сойти. Но сразу оставить свой пост, когда подходили и отходили еще несколько поездов, он не мог. Сначала Толстого отвели в дамский зал ожидания, потому что в дамском зале не курят. По перрону Толстой шел сам, приподняв воротник пальто. Было холодно, дул резкий ветер. В зале он присел на край дивана, втянул шею в воротник, засунул руки в рукава и стал дремать, заваливаясь набок. Маковицкий предложил ему подушку. Он отказался.

«Когда мы пришли на вокзал, — вспоминала Александра Львовна, — отец сидел в дамской комнате на диване в своем коричневом пальто, с палкой в руке. Он весь дрожал с головы до ног, и губы его слабо шевелились. Я предложила ему лечь на диван, но он отказался. Дверь из дамской комнаты в залу была затворена, и около нее стояла толпа любопытных, дожидаясь прохода Толстого. То и дело в комнату врывались дамы, извинялись, оправляли перед зеркалом прически и шляпы и уходили… Когда мы под руки вели отца через станционный зал, собралась толпа любопытных. Они снимали шапки и кланялись отцу. Отец едва шел, но отвечал на поклоны, с трудом поднимая руку к шляпе».

К дому Озолина Толстого нужно было не вести, а нести. Но как? Никто из толпы, включая журналиста Орлова, не вызвался помочь врачу и двум девушкам. Шляпы снимали, кланялись. Но помощь не предлагали. Наконец, один служащий решился взять Толстого сзади под руки. Потом выяснилось, что его отец — уроженец Ясной Поляны. На выходе из станции подошел еще сторож железной дороги, он взял Толстого под мышки спереди.

Дом Озолина стоял под откосом. Было уже темно. «При выходе из здания станции, — вспоминал Озолин, — направляясь к квартире, служащий, который держал за руку Льва Николаевича, предупредил его, что спускаемся с лестницы. Он ответил: “Ничего, ничего, я вижу…” Такое предупреждение было сделано и тот же ответ был получен при входе на лестницу квартиры; один из сослуживцев при входе в коридор попросил лампу для освещения коридора, но Лев Николаевич сказал: “Нет, я вижу, я всё вижу”».

Толстой и его спутники были еще в дороге, когда из Белёва на станцию Куркино была отправлена телеграмма:

«По прибытии п. № 12 немедленно справиться, едет ли с этим поездом писатель Лев Толстой; если едет, то где он остался от поезда. Телеграф, мне. Вах. Пушков».

Телеграмма полицейского вахмистра [39] Вахмистр — в дореволюционной России унтер-офицерский чин в кавалерии, казачьих частях и Отдельном корпусе жандармов, соответствует чину фельдфебеля в пехоте. Пушкова была послана в 3.20 пополудни 31 октября. Ответ пришел через два с половиной часа из Данкова, последней крупной станции перед Астаповом:

«Едет п. № 12 по билету 2 класса Ростов-Дон. Унт. — офицер Дыкин».