Максим Артемьев - Гюго

Одновременно Гюго видел картины неимоверной роскоши. Праздник, который дал герцог де Монпансье (младший сын короля) 6 июля 1847 года в Венсеннском лесу, его особенно поразил. Были приглашены более четырёх тысяч гостей. Для них поставили огромные палатки, в том числе трофейные, захваченные в Алжире, сложили башнями старинное оружие, привезли две гигантские бронзовые пушки времён Людовика XIV. Вдоль главной аллеи с помощью разноцветных светильников устроили иллюминацию. На деревьях развесили оранжевые китайские фонарики, напоминавшие апельсины. Слух гостей услаждали лучшие певцы и музыканты.

Париж начал говорить о готовившемся празднике за две недели. Огромные толпы зевак собрались понаблюдать за тем, как прибывают кареты почётных гостей. Но зрители были настроены вовсе не восторженно. Они плевались, ругались, освистывали подъезжающих, в иные экипажи кидались грязью. Этот контраст роскоши и зависти, переходящей в ненависть, запал в память поэта. А увиденное позже отразилось в стихотворении «Праздник у Терезы» из сборника «Созерцания».

Но время Июльской монархии — это не только вызывающее богатство буржуазии и нищета пролетариата. Это и эпоха быстрого технического прогресса. В 1837 году в Бельгии Гюго впервые увидел железную дорогу и был в восторге. За полдня он успел съездить из Антверпена в Брюссель и вернуться обратно, проехав 23 лье (более 100 километров). Его восхитила услышанная в вагоне фраза — «нам осталось три лье, мы будем там через десять минут». В период с 1830 по 1848 год во Франции начали строиться железные дороги, пароходы вытеснили парусники, в 1839-м появилась фотография, изобретённая Луи Жаком Дагером, а за океаном Сэмюэл Морзе налаживал первый телеграф. Если в 1820-е годы, при Реставрации, условия жизни мало чем отличались от XVII века, то теперь начались резкие изменения.

Париж в эти годы и на протяжении почти всего XIX века оставался интеллектуальной столицей мира (хотя после 1815 года Франция окончательно уступила политическое, а ещё раньше — экономическое первенство Англии). Поэтому, владея умами в Париже, Гюго одновременно являлся крупнейшей фигурой европейского, читай — мирового значения. Его старались посетить известные зарубежные писатели, например крупнейший датский романтик, поэт и драматург Адам Готлоб Эленшлегер. А в 1847-м Гюго навестил Чарлз Диккенс, самый значительный английский литератор того времени, которого поэт принял с «бесконечной учтивостью и изяществом». Диккенс писал: «Гюго меня поразил, он выглядел как гений в каждой своей мелочи».

Францию от Англии отличала политическая неустойчивость, Лондон не знал революций и спокойно богател. Однако общая пуританская атмосфера отчасти подавляла интеллектуальную жизнь в Британии. Тот же Диккенс

насиловал свой гений, создавая на потребу публики однообразные сентиментальные романы. Во Франции же Бодлер и Флобер открывали новые пути в литературе, точно так же, как Мане и импрессионисты — в живописи. О музыке и говорить нечего — в Альбионе она уже второе столетие находилась в полнейшем упадке. Гюго относился к Англии скорее снисходительно, с высоты культурного величия французской традиции, но в то же время настороженно, переживая, не без зависти, что именно она создала мировую империю и могла похвастать разгромом Наполеона.

В Париже в то время находили пристанище много замечательных талантов со всей Европы — это и Ференц Лист, и Фридерик Шопен, и великий польский романтический поэт Адам Мицкевич, и его земляк-соперник Юлиуш Словацкий, и непризнанный при жизни гениальный Циприан Камиль Норвид, и Генрих Гейне. Лист был знаком с Гюго с 1827 года, высоко его ценил и написал немало произведений по его мотивам. Только по стихотворению «Мазепа» им было создано целых три одноимённых сочинения — два этюда и симфоническая поэма. Известен и его романс «О, когда я сплю» на стихи Гюго. Приезжали в Париж и много русских, достаточно вспомнить Михаила Глинку или Александра Герцена. Всё это создавало неповторимую интеллектуальную атмосферу сопричастности к мировым событиям, что отразилось в записях Гюго, который, как академик и пэр, встречался с видными людьми из самых разных стран. Как писал Пол Джонсон, «Париж был не только мировым центром для обучения, но и местом для обмена художественными идеями, где иностранцы приветствовались».

Если 1830-е годы для поэта были по преимуществу жизнью в литературе, то 1840-е — в политике. Погрузившись в придворную и политическую жизнь, Гюго вёл тонкие, подчас иронические заметки, продолжая традиции кардинала де Реца и других великих французских мемуаристов. Чем-то они (напечатанные под названием «Виденное») напоминают пушкинские «Table-talk» — та же смесь светского и исторического анекдота, записанного со слов свидетельства, набросанной точным пером сценки или разговора.

Последние несколько лет Июльской монархии Гюго молчал, не выступая ни в печати, ни на сцене, не публикуя после 1843 года, года провала «Бургграфов», новых произведений. В это время театральный мир пережил очередную революцию. Романтический репертуар оказался недолговечным, на смену Гюго и его единомышленникам пришли Франсуа Понсар и Эмиль Ожье, представители так называемой «школы здравого смысла» с псевдоклассицистскими трагедиями и комедиями из современной жизни. Великая актриса Элиза Рашель возродила интерес к классическому репертуару Корнеля и Расина. Гюго в своём не старом возрасте успел увидеть закат того, что принесло ему славу, и осознать лишний раз её эфемерность и недолговечность. Создалась парадоксальная ситуация — общественное признание совпало с творческим молчанием. Но это было только видимостью. Гюго продолжал много работать, но писал «в стол». Он сочинял стихи, обращённые к памяти покойной дочери, некоторые из стихотворений «Легенды веков» были рождены именно тогда. С 1845 года Гюго увлечённо работал над «Отверженными».

Да и в театрах о Гюго не забывали. Он продолжал дружить с лучшими актёрами своего времени — в сборнике «Виденное» имеются забавные зарисовки, демонстрирующие их характер. Так, зайдя в компании друзей к Элизе Рашель, Гюго застал там её ребёнка от Александра Валевского — внебрачного сына императора Наполеона. Актриса научила сына дурно отзываться как о её соперницах по сцене, так и о своём отце, бросившем их, что малыш и продемонстрировал гостям своим высоким тонким голоском.

Мадемуазель Жорж (Маргарита Жозефина Веймер), сыгравшая свои лучшие роли в пьесах Гюго «Лукреция Борджиа» и «Мария Тюдор», предстаёт в «Виденном» во всём богатстве её противоречивой натуры — свойственных ей тщеславии, озабоченности интригами, преувеличенной аффектации, болтливости, страха перед нищетой, скупости, привычки жаловаться на судьбу, добиваясь сочувствия. Её монолог о неустойчивом положении артистов заканчивается так: «Ах, господин Гюго, вам, у которого дела обстоят отлично, всё это всё равно, но мы бедные, несчастные существа!»