Александр Сенкевич - Будда

В эпоху Вед распространенной аскезой было долгое стояние в пустыне или на вершине скалы под палящими лучами солнца. Стояли аскеты, как правило, на одной ноге и по нескольку дней. Это в реальной жизни, а в древних индийских преданиях — не меньше тысячи лет, а бывало и больше. Или же растапливали седалищем, находясь в позе йога, снег на вершине горы. В священных преданиях рассказывается и о других невероятных аскетических подвигах. Все эти подвиги совершались ради того, чтобы взять верх над людьми, социальным положением их превосходящими, и даже стать равными богам. Адренолин в их крови уже от одной этой мысли увеличивался во много раз.

Чем только не спасались боги, чтобы унять аскетический пыл полезших на их небо в состоянии аффекта смертных, к тому же неведомо что о себе возомнивших.

В ведийскую эпоху радикальным средством «обесточивания» энергии аскетов считалась молодая красивая женщина из небесных куртизанок. Ведь в крови «ходячих трупов» не только был высокий адреналин, но и тестостерон зашкаливал. Боги неоднократно жертвовали своими сожительницами, обворожительными апсарами, — только бы вернуть заносчивых и обнаглевших аскетов на землю в прямом и переносном смыслах. Не брезговали в сложных для себя ситуациях выступать в роли обычных сутенеров. Обольщение всегда срабатывало. Согрешившие аскеты вмиг превращались в обыкновенных старых, замшелых и сварливых обывателей. Понятно, что апсары сразу исчезали, словно они вообще не появлялись.

И все-таки со времен Вед и до настоящего момента в Индии нет никого авторитетнее и загадочнее аскетов. Я имею в виду не многочисленных попрошаек, покуривающих коноплю и заискивающе заглядывающих в глаза прохожим. Подобные персонажи обычно в большом количестве облепляют святые места индуизма. Я стал свидетелем того, как один из таких обкуренных сиддхи с выпавшим изо рта, как у висельника, языком в течение получаса театрально висел вниз головой, зацепившись одной ногой за огромный крюк под крышей своего открытого всем ветрам жилища.

Это шоу для туристов я увидел в долине Куллу, у горячих источников на окраине города Манали, где когда-то, согласно преданию, был ашрам (в Древней Индии обитель мудрецов и отшельников) святого риши Васиштхи — учителя бога Рамы. В нескольких километрах от этого места находится гималайская усадьба другого риши — нашего соотечественника Николая Константиновича Рериха (1874–1947).

Получается, что перевелись в наши дни настоящие аскеты — подвижники и народные заступники времен Будды Шакьямуни. Те самые «чудики», кто добровольно отрекался от телесной природы и уходил в самосозерцание на голодный желудок, как в России уходят в запой? Отвечу со всей откровенностью, усовестившись своей критики несчастного лицедея-наркомана, избравшего себе ашрам у горячих источников: «Ничего подобного! Остались еще в современной Индии настоящие мастера аскетического дела, не хуже прежних!»

Да и стоит ли осуждать нынешних сиддхи, кто, подвергнув себя суровым ограничениям, хочет получить пусть не славу, но хотя бы известность в родных местах. Ведь только в этом случае у них будут постоянная крыша над головой и щедрая милостыня.

Я вспоминаю незабываемую встречу в октябре 1989 года с мудрым индийским старцем в его ашраме на берегу озера Ренука в предгорье Гималаев. В то время в СССР шла приблизительно такая же, как во времена Будды, духовная перестройка. Попал я в это место не случайно, а был привезен моими друзьями, известным профессором Двивендром Каушиком и сотрудником Культурного центра при нашем посольстве Владимиром Акинфьевым для знакомства с известным в этих краях духовным учителем, ведшим уединенную жизнь аскета в окружении двух учеников.

Я знал, что отшельнический образ жизни замыкает человека на самого себя. Отстранившись от всего мирского, став самодостаточным и независимым от кого-либо, аскет настолько основательно преобразует свое тело и сознание, что его внешнее и внутреннее отличие от остальных людей становится очевидным. Духовно-экстатический «верх» одерживает победу над материально-телесным «низом».

Все это общеизвестные истины. Но есть что-то другое, непредвиденное и неожиданное, возникающее из, казалось бы, омертвелого тела и не реагирующего на внешние раздражители сознания. Это «что-то» — неуничтожимость красоты и тождественность сущего в Атмане и Брахмане, неожиданно проявляющиеся в том, что находится на грани между жизнью и смертью. Так уж устроена природа. Даже на гималайских каменистых высотах более пяти тысяч метров расцветают неповторимой красоты, высокие фиолетовые маки с широкими лепестками. И это при сильном ветре и низких температурах.

С того времени многие события стерлись из моей памяти, но ту встречу с индийским аскетом помню отчетливо, как будто она только что закончилась. Беседа с ним превзошла все мои ожидания! Поразителен был его взгляд. Совсем не пронзительный, не допрашивающий, не отрешенный, а живой и согревающий. Этот взгляд не уживался с его немощным телом. Стеснительность, которую я почувствовал, войдя в его жилище, исчезла. Состоявшаяся затем беседа с этим старым мудрым человеком, какому-нибудь моему коллеге из Института мировой литературы или из Института востоковедения показалась бы обыкновенной и даже банальной. Да и что нового в мыслях, что необходимо жить без подсказок и, исследуя жизнь вокруг, пытаться понять, как проживаешь ее ты и что находится внутри твоего сознания, твоей памяти? Сколько там накопилось барахла, не нужного никому — ни тебе самому, ни людям!

Этот незнакомый мне еще час назад человек вызвал во мне дух сомнения, придал смелости не бояться решительных перемен. На моей родине происходили невероятные события. Заканчивалась одна эпоха и наступала новая, как в Индии две с половиной тысячи лет тому назад.

Говорят, что истина рождается в спорах. Это глубокое заблуждение. Истина рождается в уединении, в тишине. Шум и мерзость обыденной жизни ее оглушают и пугают. Прозревать сокровенное, то есть истину — процесс интимный и захватывающий человека настолько сильно, что само время в его сознании замедляет свое неумолимое движение или вообще останавливается — переходит в вечность.

Нетрудно себе представить психологическое состояние бродячих философов времен Будды, которые получили возможность ни от кого не зависеть и заниматься исключительно любимым делом — непринужденно, долго и плодотворно размышлять о чем угодно.

Теперь оставалось дело за малым — возвращаться ли им в мир людей с проповедью собственной доктрины? Или продолжать пребывать в окружении немногих учеников, размышляя о доставшемся от предыдущей эпохи духовном наследстве? Большинство выбрало публичные диспуты. Так появилось новое умственное движение.