Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Пришло лето. Байрон увез Августу в Гастингс на море, и они провели там вдвоем июль и август. Затем он вернулся один в Ньюстед. В Париже солдаты пели «Он вернется…» и призывали серый походный сюртук. Августа с братом писали друг другу письма, заполняя их, как дети, бесчисленными крестиками, обозначавшими поцелуи.

Ньюстед. В продолжение нескольких месяцев поверенные покупателя препирались с Хэнсоном; но Хэнсон был тверд, и контракт его был составлен по всем правилам. Молодому Клаутону пришлось уступить, и к Байрону вернулось его аббатство плюс двадцать пять тысяч фунтов неустойки, которые позволили ему погасить кое-какие долги. В течение двух недель Байрон жил в Ньюстеде один. Он, правда, приглашал Тома Мура: «Место достойно обозрения, как развалины, и уверяю вас, здесь весело живали даже в мое время; теперь это прошло. Но все же привидения, готика, запустение, озеро — придают много жизни». Но готика и запустение не соблазнили Тома Мура, и Байрон в первое время своего пребывания удостоился посещения только одного гостя — призрака черного монаха, который прошел мимо него по коридору и, не останавливаясь, посмотрел на него сверкающим взглядом.

Как только Байрон оставался один в Ньюстеде, он начинал думать о женитьбе. Почему бы и нет? В этом аббатстве слишком уныло. Было бы полезно завести кого-нибудь, «с кем бы время от времени можно было зевать вместе». Он «ценил не так уединение, как удовольствие рассказывать любимой женщине, как он любит уединение». Из всех видов любви он не испытал только брака. Он любил все необычайное, опасное. Жениться для человека с его репутацией — разве это не было необычайно? Близкие советчики поощряли его. Леди Мельбурн писала ему, что его спасение — это законная жена. Августа предлагала ему в жены кого-то из своих подруг.

Байрон — леди Мельбурн: «Я думаю, что жениться было бы самым благоразумным решением, но на ком? Я не могу предложить своего сердца и не жду другого взамен, но, как говорит Мур: «Красивая жена — это приличная ретирада для пресыщенного тщеславия развратника». Моя жена сможет делать все, что угодно, но она должна обладать хорошим характером, вести себя спокойно и предоставить мне свободу совести. Мне нужна скорее жена-приятельница, чем сентиментальная супруга. Я достаточно видел браков по любви, чтобы обречь себя на общую долю счастливых супружеств. Единственной неприятностью будет, если я влюблюсь в свою жену, — что мало правдоподобно, так как привычка странным образом влияет на мои чувства. А тогда я стал бы ревнивцем, и вы еще не знаете, каким чудовищем может сделать меня дурная страсть!»

На ком же остановить выбор? Была леди Кэтрин Эннсли, младшая сестра леди Фрэнсис Уэбстер, хорошенькая, совсем молоденькая, «и, я думаю, глупенькая, но я недостаточно её видел, чтобы судить, впрочем, ум в юбке внушает мне отвращение». Была леди Аделаида Форбс, похожая на Аполлона Бельведерского. Была приятельница Августы, леди Шарлотта Люсен Гоуэр, с глазами газели. Была очаровательная мисс Элфинстон, с которой он постоянно кокетничал и которая говорила ему, что он капризник. И, главное, была Аннабелла. Странно, но эти два столь различных существа не могли в течение двух лет расстаться друг с другом до конца. Байрон после отказа «Принцессы Параллелограммов» считал чуть ли не долгом чести не обнаруживать никакого недовольства. «Не знаю, выше ли я тех предрассудков, которые в таких случаях свойственны человеку-животному, но я, во всяком случае, выше того, чтобы их обнаруживать». Однако он прибавлял: «Должен признаться, что никогда не смогу забыть это «нет» прошлого лета — даже и в том случае, если бы оно назавтра превратилось в «да». У него сохранилось чувство несколько изумленного уважения к единственной женщине, осмелившейся ему отказать, неясное чувство досады и любопытства. Способна ли она любить, эта метафизичка? Забавно было бы смутить этот столь суровый рассудок.

Для неё самой несчастье заключалось в том, что она слишком заинтересовалась этой опасной победой. Ей, разумеется, льстило, что она привлекла поклонника, которого тщетно пыталась привлечь её безумная кузина, но, кроме того, была убеждена, что только она одна способна спасти этого прекрасного грешника. Чтобы вкрасться в хорошо защищенное сердце, любовь иногда принимает странные обличья. Аннабелла была уязвима в своей жажде жертвы. С тех пор как он сделал ей предложение (а в тихой её жизни это было событием, всю важность которого не мог постичь Байрон, демон волнений), она не переставала интересоваться его поступками. Нелепые и злые сплетни, которые распространялись про Байрона в Лондоне, смущали ее. Говорили, что он собирается увезти на какой-то остров старшую дочь леди Оксфорд, чтобы воспитать её там и потом жениться на ней. Говорили, что он очень дурно поступил с молодым Клаутоном, который хотел купить Ньюстед, что Клаутон дал неосторожно слишком высокую цену на аукционе, и Байрон его совершенно разорил. Все эти рассказы огорчали Аннабеллу. Она передавала через свою тетку Мельбурн приветы и пожелания Байрону: «Так как у меня не будет случая увидеться с ним, мне было бы очень приятно, если бы вы сказали ему, что я всегда с радостью узнаю, что он счастлив, и если мое уважение может доставить ему некоторое удовлетворение, он может быть спокоен, я никогда не поверю людям, которые говорят о нем дурно». Она надеялась увидеться с ним: «Я считаю его общество настолько приятным, что ради удовольствия пользоваться им охотно подвергну себя риску заслужить репутацию кокетки, при условии лишь, что ему от этого не будет никакого вреда».

Наконец в августе 1813 года она сама — удивительная смелость для молодой девушки — первая ему написала. Она объяснила свое прежнее поведение привязанностью к другому (это была выдумка, но бедной девочке казалось, что она поступила очень тонко), предлагала дружбу и давала всякие советы: «Не позволяйте себе быть рабом минутной прихоти, не губите попусту ваших благородных побуждений… Делайте добро… Но чтобы делать добро людям, вы должны их любить и прощать их слабости». Гм… Корсар, наверное, усмехнулся бы, но он ответил безупречным письмом, едва ли не в торжественном стиле: она была первая женщина, с которой он мечтал пойти под венец, и, вероятно, последняя. Леди Мельбурн была права, говоря, что он предпочел её всем другим. Это было, это и осталось правдой. «Но ваш отказ не явился для меня новым разочарованием только потому, что невозможно прибавить ни одной капли горечи в чашу, переполненную до краев». Что касается дружбы: «Я сомневаюсь, чтобы когда-нибудь смог вас разлюбить… но каковы бы ни были мои чувства, они не грозят вам никакими преследованиями с моей стороны». Как он был почтителен и серьезен, и как трудно было бы леди Мельбурн узнать своего друга в этом письме! Но знал ли он сам, что это была игра, или он был искренен? Как все люди, одаренные большим воображением, хамелеон по натуре, он создавал себе образ этой молодой девушки в ту минуту, когда писал ей. Ему вспомнилось довольно круглое, но правильное лицо, очень хорошенькая фигурка. Ему хотелось нравиться. Он принимал облик, который лучше всего мог служить его целям.