Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Перевод с французского.

М. П. Богословской и О. И. Яриковой (предисловие)

Вступительная статья С. Б. Джимбинова

Текст перевода сверен по последнему прижизненному изданию:

André Maurois. Don Juan, ou la vie de Byron. Ed. Bernard Grasset, 1952.

На переплете книги: портрет Байрона работы Винченцо Камуччини

Издательство благодарит за содействие Агентство ФТМ.

МОСКВА МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ 2000

ISBN 5-235-02327-7

© Editions Bernard Grasset, 1952

© Богословская М. П. (наследники), перевод на русский язык, 2000

© Ярикова О. И., перевод на русский язык авторского предисловия, 2000

© Джимбинов С Б., вступительная статья, 2000

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2000

Когда автор «Чайльд Гарольда» в 1816 году во второй раз покинул свою страну, он навсегда потерял Англию, зато взамен получил всю Европу… В самом деле, во Франции и Италии, например, его начинали переводить чуть ли не на другой день после выхода английских изданий. Так неожиданно раздвоился образ Байрона: третируемый у себя на родине как нравственное чудовище, в Европе он был боготворим как воплощение романтического поэта, как изгнанник, не побоявшийся противопоставить себя свету.

При этом сразу же следует оговориться, что романтиком Байрон стал, можно сказать, поневоле. Он никогда не скрывал, что его идеал в поэзии — строгий классицист Александр Поп, и даже на страницах «Дон Жуана» явно ощущается присутствие незримой скептической усмешки еще одного великого рационалиста — Вольтера. И все же время сделало Байрона романтиком. Личность «восторженного хулителя мирозданья», пренебрегшего общественным мнением и добровольно отправившегося в изгнание, стала в центре европейской литературы. Экзотика путешествий по югу Европы — Албании, Испании, Греции — довершила превращение классициста в романтика.

В биографическом повествовании Андре Моруа перед нами возникает именно второй образ поэта. Байрон представлен здесь как раз таким, каким он запечатлелся в глазах просвещенной Европы. Судьба же его имени и литературного наследия на родине сложилась иначе — гораздо сложнее, мы поговорим об этом ниже.

Но есть еще и третий Байрон: вряд ли будет большим преувеличением, если мы скажем, что новообращенный романтик, покинувший Альбион и странствующий по Европе, был воспринят далекой Россией как поистине родной поэт: «У нас одна душа, одни и те же муки…» Вспомним Пушкина, невольно отождествляющего себя в южной ссылке с английским поэтом-изгнанником, Лермонтова, заклинавшего:

Здесь многого стоит это «как он, гонимый миром странник…». Так имя Байрона, будучи общеевропейским символом поэта, находящегося в конфликте с окружающим обществом, обрело на русской земле своих самых восторженных почитателей.

Книга о Байроне, вышедшая впервые в Париже в 1930 году, — не первая работа Моруа в жанре «романизированной биографии». Ей предшествовали «Ариэль, или Жизнь Шелли» (1923) и «Жизнь Дизраэли» (1927). Но биография Байрона принципиально отличается от двух своих предшественниц. Удачное сочетание обстоятельств позволило французскому писателю не только изучить материал на месте, но и ввести в научный оборот многие ранее неизвестные документы.

Весной 1928 года Кембриджский университет, один из старейших университетов Англии, пригласил Моруа прочитать небольшой цикл лекций на тему «Аспекты биографии». Его поселили в Тринити-колледже, том самом, где когда-то учился и герой его будущей биографии — лорд Байрон. После лекций он отправился в путешествие по «байроновским местам» — сначала в Харроу, где поэт учился до университета, затем посетил родовое поместье — Ньюстедское аббатство, которое и сто лет спустя сохраняло свою величественность.

Рядом с Ньюстедом, в Эннсли Холл, жили потомки Мэри Чаворг — первой любви Байрона. Моруа удалось отыскать лестницу, на которой юный лорд подслушал пренебрежительные слова о себе своей возлюбленной — «неужели вы думаете, что я могу относиться серьезно к этому хромому мальчишке?».

Но самой важной оказалась встреча с леди Лавлейс (Ловлес), вдовой внука нашего героя, у которой хранилась целая сокровищница семейных реликвий, в том числе дневник жены поэта, проливающий свет на столь волновавшую Моруа проблему отношений между Байроном и его сводной сестрой Августой Ли. Несколько ночей подряд пришлось просидеть французскому писателю в тишине замка леди Лавлейс, расшифровывая при свете двух свечей рукопись записок леди Аннабеллы Байрон.

Не без юмора рассказывал позднее Моруа о встрече с лордом Эрнле, опубликовавшим переписку Байрона:

«— Я в замешательстве, лорд Эрнле. Вы всегда утверждали, что между Байроном и Августой не было кровосмесительных отношений. Но у меня есть доказательства противного, однако я не решаюсь Вам противоречить. Как быть?

— Как быть? Очень просто. Если инцест имел место, скажите об этом. Что же касается меня, то мне уже 80 лет, и в моем возрасте не меняют точку зрения» [1] Mauro is A. Me moires. Paris, 1970, pp. 200–201. .

Вернувшись из Англии, писатель решил вместе с женой повторить странствие Чайльд Гарольда, посетив Грецию и Италию. По окончании этого путешествия Моруа вновь побывал на родине своего героя, где один из биографов Байрона — Гарольд Никольсон — ознакомил его с уникальным экземпляром биографии поэта, написанной Томасом Муром. Бесценный экземпляр был испещрен пометками и дополнениями ближайшего друга Байрона — Хобхауза. А леди Лавлейс приготовила для него большую связку писем отца Байрона. Словом, на этот раз уже никто не упрекнет Моруа в недостаточной научной строгости: впервые вводятся в оборот никогда не публиковавшиеся материалы. Впрочем, все ссылки на источники Моруа вынес в конец книги, так что читатель сам мог решить, знакомиться ему с ними или нет. Зато от будущих критиков это была надежная защита. В последующих книгах Моруа, как правило, вообще убирает научный аппарат, и в этом сказывается установка на самого широкого читателя, а не на специалиста.

Метод Моруа в его «романизированных биографиях» хочется сравнить с пуантилизмом в живописи, то есть с методом письма мелкими мазками правильной точечной формы (вспомним живопись Сёра). Биография Байрона состоит из огромного количества мелких «точечных» фактов, которые в сознании читателя должны сложиться в целостное полотно. В отличие от биографий Стефана Цвейга, где судьба каждого персонажа заранее проработана четкой и определенной концепцией, Моруа больше доверяет фактам и как бы плывет по их течению. Это придает его биографиям объективность и полноту самой жизни, хотя и лишает экспрессионистской страстности биографий С. Цвейга.