Александра Косарева - «Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Разумеется, он знал Иосифа Джугашвили по кличке Коба, дружил с ним. И благодаря этой дружбе, был осведомлен о многих темных его делишках. В частности, и о временах грабежей с убийствами, когда Коба добывал деньги для Красина и Ленина.

Но молчал.

Они были на «ты».

Вскоре после смерти Ленина, когда Сталин уже в качестве генсека приехал в Закавказье, они встретились, выпили и заспорили по национальному вопросу. Слово за слово, дело дошло до резкостей. И хотя в грузинском языке отсутствует матерщина, Виктор Иванович, первый секретарь Каракалпакского обкома партии, все же нашел для вождя такие слова, от которых того передернуло.

Такие слова ни мужчине, ни большевику простить невозможно.

Этого оказалось достаточно, чтобы Виктор Нанейшвили в лице злопамятного и крайне мстительного Сталина нажил себе врага.

Поговорив с тестем, Косарев еще больше удивился: к чему тогда все эти собеседования в ЦК? Причем тут новое назначение, если Нанейшвили — личный враг Сталина? И Сталин даже не пытается скрывать этого. Вопросы без ответов довели его до бессонницы, а Машу — до крайнего беспокойства: она теперь волновалась не только за отца, но и за мужа. А с утра пораньше, совершенно разбитому, сонному, Косареву приходилось ехать на заседания III Пленума ЦК ВЛКСМ и клевать носом в президиуме.

И вдруг 24 марта 1929 года его единодушно выбирают генеральным секретарем ЦК ВЛКСМ!

Через девять лет, ворочаясь на узкой койке Лубянки, Косарев припомнит тот праздничный и судьбоносный для него день. И человеческое потрясение, которое он испытал от великодушия и масштабов личности Сталина. Ведь только поистине великий человек, гений, бог мог так себя повести! Подавить в себе неприязнь к личному врагу, ради того, чтобы выдвинуть зятя этого врага на самый высокий пост в комсомоле! Сделать вторым человеком в стране!

Однако на Лубянке — в ожидании вызова на первый допрос — без пяти минут враг народа Косарев понял, что расчет Сталина оказался точен. Вождь не сделал ничего алогичного. Напротив, сделав уступку вожаку комсомола, он понимал, что подчиненный на крючке. Что тень, которую бросил на него тесть, отныне и до последнего вздоха станет следовать за Косаревым. Пока окончательно его не погубит.

Вот как в конце марта 1929 года назначенный на эту должность комсомольским пленумом, с полного одобрения партии, в кабинете генсека оказался новый хозяин — мой юный дедушка, Александр Васильевич Косарев.

Ему было всего 26 лет — пацан по нашим временам!

Но как показало время, он, всем врагам назло, вошел в эту работу не как нож в масло, а как сверло с победитовым наконечником входит в бетон — с треском, шумом и сильным, до перегрева, сопротивлением материала.

Когда Косарева привели в кабинет, перед ним сидели двое: Леонид Шварцман, в то время помощник начальника 5-го отделения 4-го отдела 1-го управления НКВД СССР, и его коллега из того же отделения Борис Родос. Оба имели репутацию редких садистов.

После нудных и пустых вопросов: фамилия, где проживает, кем работал, причем по нескольку раз, чтобы сбить с толку заключенного и он стал нервничать, — последовал не вопрос, а скорее, предложение.

— Значит так, сука, — молвил Родос, — нам известно, что тебя завербовала польская разведка в варшавском зоологическом саду! Будешь отрицать? Признавайся! Подписывай протокол, и мы отправим тебя назад в камеру! Не подпишешь — пожалеешь!

Косарев невольно усмехнулся, поскольку реплика Родоса больше напоминала анекдот. Да, он бывал в Польше, в Варшаве, но не посещал зоосад, просто не успел, о чем сожалеет. И никакая разведка его не пыталась вербовать.

— А я тебе говорю, контра, выкладывай, как было дело! — вступил майор Шварцман, круглолицый брюнет с глазами хорька.

— Да нечего мне рассказывать! — ответил Косарев. И в ту же минуту тяжелое пресс-папье обрушилось ему на голову.

Саша потерял сознание и очнулся от воды, которую из графина лили на его голову. И оттуда, с пола, Косарев прохрипел:

— Сволочи! Разве это допрос? Разве вы Косарева губите? Вы советскую власть губите!

После этого его принялись бить ногами.

Как ни странно, Косареву это напомнило историю во Франкфурте-на-Майне, куда девять лет назад он отпросился у Сталина на антиимпериалистический конгресс. И ему разрешили эту командировку, но под чужой фамилией. Хорошо, что он тогда еще не был так широко известен, иначе немецкая полиция могла вычислить его и арестовать. А так Косарев вместе с друзьями, немецкими коммунистами, беспрепятственно гулял по городу. Франкфурт уже тогда, в июле 1929-го, был наполнен молодчиками в рубашках цвета детского поноса со свастикой. Они хамили всем подряд, грабили еврейские лавки и обычных прохожих.

Это были отряды Эрнста Рэма.

И вдруг они увидели сцену у пивной: у какого-то рабочего паренька в кепке штурмовики попросили огня, прикурить папиросы. А когда тот вынул спички, его ударили по лицу, сбили и стали избивать ногами до тех пор, пока тот, окровавленный, только едва ворочался на булыжнике.

«Камрады, — вспыхнул тогда Косарев, — что мы стоим? Пошли, покажем этим фашистам кузькину мать!» Но немецкие парни схватили его за рукав: «Александр, не надо! Их больше! И кроме того, их прикрывает полиция, разве не видишь?» И действительно, у входа в пивную за всем происходящим равнодушно наблюдали два полисмена.

А теперь в кабинете у чекистов Сашу могла озарить догадка, от которой по телу у любого поползут мурашки. Эта догадка могла напугать Косарева больше, чем кованые каблуки Шварцмана и Родоса. Неужели мы отдали столько сил, столько крови, чтобы построить социализм, завещанный Лениным, а построили государство ненависти людей друг к другу, тотального страха, насилия?

И это государство сродни Третьему рейху. Общество, где жизнь любого человека — не только генерального секретаря ЦК ВЛКСМ, не только полководцев или литературных талантов, как Бабель, Мандельштам, Мейерхольд, — не стоила ни гроша. Или оказалась обесценена вовсе.

Однако же — по опыту общения с моей «железной» бабушкой, Марией Викторовной Нанейшвили, — могу предположить, что и Косарев, окажись он жив, спустя даже годы, обвинял бы кого угодно и все что угодно: «культ личности», «перегибы», параноидальную, непредсказуемую натуру Сталина, чертов НКВД, которому якобы партия представила чрезмерную власть… Но только не дьявольскую, не гибельную идею насчет «разрушения старого мира». Только не мечту о том, что «кто был никем», на самом деле, может стать всем, включая прачек, управляющих одной шестой частью света! Только не черное, бесовское, бессовестное, кровавое воплощение идей коммунизма! И не только он один!