Александра Косарева - «Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Нарядились, пошли.

В Георгиевском зале стояли длиннющие столы буквой «П», во главе стола, как раз за перекладиной этого «П», сидел Сталин.

Бабушка вспоминала, что террор по всей стране был в разгаре, и поэтому многих приглашенных в зале заботило — помянут их тут добрым словом или не помянут. Не помянут — жди беды. Может быть, самого плохого.

Большинство тостов произносил почему-то Молотов, не самый большой краснобай, человек, в общем-то, даже косноязычный, хотя служба и научила его выражаться лаконично.

Допустим, Молотов предлагал выпить за какого-то человека. Человек обязан был встать. Он топал вдоль стола чокнуться лично с товарищем Сталиным. И если чоканье состоялось, считай, ты получил отсрочку, если не индульгенцию. По крайней мере, за тобой придут не на этой неделе.

Такие банкеты обычно длились несколько часов.

Молотов говорил, люди вставали, но о Косареве — ни слова.

Саша почти ничего не пил, мало закусывал, мрачнел и все чаще поглядывал через столы и головы — на генсека.

Это был хотя и довольно типичный по форме и гремучему сталинскому пафосу, но все-таки запомнившийся многим прием.

Например, отец одного из папанинцев, отец П. Ширшова, вспоминает, что многие гости под треск тостов Молотова, гудение и аплодисменты, гадали — «выступит товарищ Сталин или нет».

Сталин никого не разочаровал и придвинул к себе микрофон.

Он почему-то начал не с папанинцев, которые слушали его, раскрыв рот, а с хвалебного слова Чкалову. Он оценил летчика как человека способного и талантливого, «каких мало не только у нас, в СССР, но и во всем мире».

Весь зал, в том и Косарев с женой, смотрели на Чкалова, который стоял пунцовый от смущения, но более — от крупного подпития.

Тем временем вождь перешел к полярникам, сказав о них много лестных слов. И вдруг снова вспомнил о Чкалове.

— Я еще не кончил. Товарищ Чкалов говорит, что он готов умереть за Сталина. Замечательно способный человек товарищ Чкалов, талант…

Но он не договорил, потому что в этот момент Чкалов — отчего-то в гражданском костюме и унтах! — подскочил к столу президиума, и могучая его фигура оказалась напротив Сталина с бокалом в руке.

Сталин от неожиданности умолк.

Все обмерли.

Охрана дернулась, но по знаку вождя замерла.

Сталин мрачно, но громко и внятно сказал:

— Я считаю, оратора перебивать не стоит.

После этого могло последовать все что угодно. Но Сталин быстро справился с собой и продолжил уже весьма иронично:

— Я очень извиняюсь за грубость, меня некоторые вообще считают грубым, но умереть всякий дурак способен.

В зале раздались смех и аплодисменты.

— Умереть, конечно, тяжко, но не так трудно, — продолжал Сталин. — А я пью за людей, которые хотят жить! Жить как можно дольше, а не умереть!

Но Чкалов не угомонился. К изумлению Косарева и многих, он обратился к коллегам-летчикам, Героям Советского Союза, сидевшим за отдельными столиками. Там были Водопьянов, Громов, Байдуков, Юмашев, Данилин, Молоков. При этом, как вспоминает сын Отто Юльевича Шмидта, его отец и Папанин, оба Герои Советского Союза и герои этого дня, не шелохнулись.

Между тем Чкалов, обращаясь к Сталину, произносит:

— От имени всех Героев заверяю Сталина, что будем драться за него так, что он даже сам не знает! Все герои, сидящие здесь в зале, идите все сюда, идите к Сталину, будем драться за Сталина, за сталинскую эпоху!

Стенографист бесстрастно фиксирует то, что происходит дальше: «Со всех сторон зала идут герои Советского Союза — богатыри родины и становятся стеной около Сталина. Зал грохочет и неистовствует».

А Чкалов сквозь весь этот шум командирским голосом продолжает:

— Никто из присутствующих здесь не захочет пережить Сталина!

Возгласы с мест:

— Правильно!.. Мы не захотим!..

Чкалов:

— Никто от нас Сталина не отнимет, никому не позволим Сталина от нас отнять! Мы можем сказать смело: надо легкие отдать — отдадим легкие Сталину, сердце отдать — отдадим сердце Сталину, ногу отдать — ногу отдадим Сталину!

Как вспоминает Власик, в этом месте Чкалов, рванув на груди сорочку, воскликнул:

— Не только жизнь, сердце мое отдаю вам!

То есть относительно трезвый Сталин устроил мини-спектакль.

В ответ в стельку пьяный летчик-герой устроил цирк.

Любопытно дальше обратиться к документу, стенограмме этого приема, которую строго вел А.Хатунцев.

«СТАЛИН. Сколько вам лет?

ЧКАЛОВ. Мое сердце здоровее Вашего, и я отдам его Сталину.

СТАЛИН. Сколько вам все-таки лет?

ЧКАЛОВ. Тридцать три.

СТАЛИН. Дорогие товарищи большевики, партийные и беспартийные, причём иногда бывает, что непартийные большевики куда лучше партийных! Мне полных 59 лет, пошёл 60-й. Товарищу Чкалову — тлидцать тли (шумный смех). Так вот, я вам советую, дорогие товарищи, не ставить себе задачу умереть за кого-либо. Это — пустая задача. Особенно за стариков, вроде меня. Самое лучшее — жить и бороться, бороться вовсю, во всех областях нашей хозяйственной и политической жизни, в области промышленности, в области сельского хозяйства, в области культуры, в области военной. Не умирать, а жить и разить врагов (бурная овация).

Я пью за тех, которые, конечно, старикам и старушкам известный почет оказывают, но которые не забывают, что надо идти вперед от стариков и старушек. За людей, идущих вперед, за наших храбрых, мужественных, талантливых товарищей! За Чкалова, ему тлидцать тли года! (Смех, шум, аплодисменты.)».

Как рассказывала мне бабушка, Косарева уже от этой сцены чуть не вытошнило, и она предложила ему потихоньку, по-английски уйти с приема.

Но это обычный человек мог выскользнуть незаметно. Например, даже охранник. Уход же генерального секретаря ЦК комсомола, — о котором тогда много судачили в коридорах, якобы об его ошибках, в связи с чистками и арестами комсомольских работников, — такой уход был бы, несомненно, замечен и не понят в верхах.

Косарев ждал и был почти убежден, зная кремлевские нравы, что его фигуру выделят. Либо Молотов, либо кто-то из тихушников политбюро, вроде Кагановича, или даже сам Сталин — о нем скажут. И это обстоятельство давало ему возможность удаляться из зала только минут на пять, оставив Машу за столом, да и то в туалет. Что же до героев-полярников, то они сидели тихонько, скромненько, попивая винцо, слушая каждого выступающего с замиранием сердца, и никуда не выходили, даже в гальюн.

Что до Папанина, то у них с Косаревым сложились сложные отношения: ни товарищество, ни вражда, официальные, натянутые. Реально популярный в народе Косарев считал Папанина выскочкой и карьеристом.

Он воевал на Гражданской войне. Но с ноября 1920 года, по рекомендации Розалии Землячки (не правда ли, примечательная рекомендация? — А.К.), его назначали комендантом Крымской ЧК, потом следователем. И сколько несчастных душ застрелил, утопил, повесил или сжег Иван Дмитриевич, одному богу известно.