Александра Косарева - «Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Об этой «традиции» отлично знал и Александр Косарев, поэтому за столом можно было обходиться лишь негромкими бытовыми репликами. Типа, Маша, подай, пожалуйста, соль. Или: Саша, подлей-ка мне еще шампанского! Потому что вокруг находились чекисты, которые, кстати говоря, и не пытались маскироваться, но были способны смотреть на человека любого ранга, любых заслуг с недоброй ухмылкой или равнодушно-презрительно, «как свиньи сквозь осоку».

Несколькими месяцами спустя, уже на допросах в Лубянке, Косарев, наблюдая перед собой лица следователей, наверняка, постарается вспомнить, где же он уже однажды видел эти напряженные лбы над поросячьими глазками, которые почти никогда не смотрели тебе в глаза? Где он наблюдал эти развинченные походки, эту наглую повадку вседозволенности, эти знаки иезуитской посвященности якобы в тайны двора? И скрытую, но подлую решимость, когда за ними сила, — без предупреждения нанести удар по лицу, и эти круглые спины, бледные от страха лица, когда начинали арестовывать, допрашивать и избивать их? Конечно, возможно, в Кремле. У него в ЦК комсомола таковых не бывало.

Но пока эти типы не собирались хватать Косарева под микитки. Они просто пили минералку, скромно ели, да и то лишь потому, что были голодны от службы с полудня до темна. И внимательно слушали, о чем говорят за столом люди.

Косаревы тоже ели, по мере смены блюд, пили чуточку вина и молчали.

Александр Васильевич в ожидании минуты, когда о нем, наконец-то заговорят, хотя собрались чествовать вовсе не его, а полярников, хорошо знал и некоторые другие правила. Люди, приглашенные на банкет, имели право двигаться в сторону от президиума как угодно. Но малейшее движение к августейшему столу охрана пресекала немедленно.

А также о том, что в Георгиевском зале у каждой двери стояла охрана, а окна были закрыты волнистыми «партийными» портьерами.

Выходка Чкалова и то, что она сошла ему с рук, поразила завсегдатаев Кремля еще и тем, что строго-настрого не разрешалось подходить близко к Сталину во время застолья. А когда оно заканчивалось, люди опять-таки ждали очереди на выход, как в приземлившемся самолете. Выйти из зала они могли тоже только в сопровождении охраны. И охрана категорически запрещала проходить мимо главного стола.

Косарев помнил, как в начале банкета 25 июня 1937 года в честь перелета через Северный полюс летчики в парадной форме вошли в зал, устроились было в сторонке, скромно, так сказать. Но к ним тут же подошли охранники и весьма вежливо сказали, что командиров кораблей просят пересесть за правительственный стол.

Косарев на том приеме сидел за этим столом рядом со Сталиным.

А когда летчики пересели, то поняли, зачем их попросили. После тоста Ворошилова все они стали поочередно чокаться с членами правительства, с Косаревым, со Сталиным.

Косареву очень нравился один из бывших комсомольских активистов, командир эскадрильи, тридцатидвухлетний Михаил Шевелев. Он был невысокого роста и выглядел как мальчишка с румяными щеками. Поэтому Ворошилов, чокнувшись с летчиком, не сдержался и спросил:

— Сколько же вам лет, капитан?

— Тридцать два, — звонко ответил Шевелев. Но, видимо, он, скорее всего, воспринял вопрос о возрасте как упрек и поэтому неожиданно для всех добавил: — Но это пройдет, товарищ народный комиссар!

Ворошилову и Сталину шутка понравилась, они засмеялись. И Косарев засмеялся, и весь президиум, а потом и весь зал. Правда, зал не слышал шутки летчика, но обязан был смеяться, так как в президиуме смеялись вожди. И когда смех затих, гости стали подходить к Шевелеву с рюмками и подобострастно чокаться.

В 1938 году над Косаревым уже нависла серьезная угроза.

Уже были арестованы и расстреляны многие из бывших лидеров ВЛКСМ, действующие секретари обкомов и региональных ЦК, редактора комсомольских газет. Берия запланировал разгром комсомола, Косарев был назначен в жертвы. И жертву согласовали со Сталиным, которого Косарев все больше и больше раздражал.

Поэтому 17 марта генсеку ЦК ВЛКСМ и его супруге выделили места не за столом президиума, а в сторонке, среди других гостей.

Я уже говорила, что тосты тамады Молотова в разгар террора и репрессий в зале воспринимались как речи серого кардинала, после которых одних людей могли возвысить, а других сжечь на костре.

Моя бабушка вспоминает, как волновался Буденный, когда Молотов заговорил о нем! Они с мужем увидели, как Семен Михайлович нервно крутит ус, как побледнел и барабанит пальцами по столу.

Это было понятно. Мария Викторовна даже на работе слышала, и по Москве ходили упорные слухи, что Буденный арестован. Она даже не ожидала его здесь встретить.

И вдруг Молотов поворачивается к Косареву и произносит такую вдохновенную речь в честь Саши, такой тост, с такими эпитетами, что зал слушает, замерев.

— Так выпьем же за нашего талантливого вожака советской молодежи, за многообещающего и честнейшего товарища, за истинного большевика Александра Косарева!

Косарев подошел к президиуму, чокнулся с Молотовым, Ворошиловым, с другими, потом подошел к Сталину.

И снова, как с Чкаловым, неожиданность! Сталин, кряхтя, — у него болела нога, — поднялся со стула, улыбнулся, они с Косаревым чокнулись сердечно, как в прежние времена борьбы с троцкизмом. Вдруг Сталин на глазах у всех обнял Косарева и поцеловал, чего раньше не бывало.

В зале раздался гул, а потом шквал, грохот аплодисментов, выкрики типа слава Ленинскому комсомолу, да здравствуют товарищи Сталин и Косарев!

Пока аплодировали, Саша вернулся на свое место, к жене, охранник предусмотрительно подвинул ему стул.

Косарев сел.

И тут жена заметила, что Саша бледен, губы дрожат, словно он вот-вот заплачет. Но Косарев никогда не плакал, поэтому она спросила, что с ним, может, сердце?

Косарев сжал ее руку и сказал тихо:

— Маша, прошу тебя, поехали домой!

Они вышли из Кремля.

Ехать, слава богу, было недалеко, через Большой Каменный мост в Дом на набережной. Пешком минут десять.

Дома Косарев открыл дверцу серванта, достал графин, налил ей и себе по лафитнику, что делал нечасто, они выпили.

— Ну так говори, Саша, что в Кремле случилось? Я не понимаю! Почему ты так разволновался? Тебя же сам товарищ Сталин обнял и расцеловал!

— А ты знаешь, что он мне при этом шепнул на ухо? Если изменишь — убью!

Жена смотрела на Косарева, недоверчиво улыбаясь.

— Ну и что, Саша? — она решила пошутить. — Ты же не собираешься ему изменять?

Но Косарев все никак не мог прийти в себе.

— Видишь ли, Маша, — тихо ответил он, — Лубянке ничего не стоит превратить генерального секретаря ЦК комсомола в изменника родины.

Бабушка мне рассказывала, что одной этой фразой Косарев вернул ее из спокойной беспечности к реальности.