Александра Косарева - «Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Пришлось сидеть на хлебе и воде.

В пересылочном лагере на Волге каждый день менялся народ: одних уводили, других приводили. Женщин, несмотря на февральскую стужу, водили строем мыться к реке.

Однажды в барак вошел надзиратель, спрашивает, кто на «К», Елена Косарева отвечает, я на «К». Говорят, давай на выход с вещами. Женщины окружили ее со слезами, прощаются, на ухо шепчут, если вернут в Москву, скорее всего, расстреляют.

Но ее не расстреляли. Все получилось по-другому. Ее держали в Куйбышеве. И Елену Александровну, худенькую девочку, двадцатый год, косички, вызывают в жарко натопленный кабинет.

— Присаживаться не предлагаем! Но во изменение решения Особого совещания от 31 декабря 1949 года Косарева Елена Александровна направляется по месту ссылки ее матери, Нанейшвили-Косаревой Марии Викторовны в г. Дудинку Красноярского края.

Лена обомлела от удивления. По месту ссылки мамы? Но таких совпадений в системе ГУЛАГ практически не бывает! Значит, кто-то похлопотал? Тогда кто?

Из предыдущих глав известно кто: помощник Сталина Поскрёбышев, которому написала Мария Викторовна.

В Сибирь она ехала без конвоя и без сопровождающих. Только со справкой, что направляется по новому месту ссылки.

Уже когда до Красноярска оставалась ночь, прикорнула у окна в общем вагоне. Рюкзак положила не под голову, как делают опытные зэчки, а под ноги. И ее обокрали — утром рюкзак оказался пуст.

Она вышла на огромной сибирской станции, неприветливой, прибрела на серый вокзал, пошла в почтовое отделение, как мама просила в письме. И действительно получила от нее телеграмму до востребования: «Сама доедешь или подождешь лета в Красноярске? Если второе, иди в Дом крестьянина».

«Дом крестьянина» — так назывались в те времена гостиницы самого низкого разряда: одна кухня и одна душевая на всех, при этом за дрова часто приходилось платить отдельно, туалет бывал во дворе, в комнате по 6–7 коек. Жилье считалось дешевым. На старые дореформенные — по 50 или 70 копеек в сутки, а ей в Куйбышеве выделили суточные из расчета 2 рубля 50 копеек в день; вполне могло бы хватить и на чай с хлебушком или с печенюшкой. Но в Дом крестьянина ее не приняли: ссыльная, без паспорта, кто ее знает…

И тогда матушка моя, Елена Александровна Косарева, Елена Прекрасная, — как на троянский манер называли ее высокие гости комсомольского генсека, вроде Михалкова или Чуковского, — пошла в единственное место, где ее ждали всегда: в Красноярскую краевую тюрьму.

Показала документы, рассказала о своих приключениях, те кому-то позвонили, проверили, на самом ли деле из Куйбышева, не беглая ли, и постелили в свободной камере.

Даже ужином надзирательским накормили.

Наутро побежала давать маме телеграмму в Дудинку: «Жду денег. В тюрьме помогли устроиться на одни сутки».

В ответ мать телеграфирует начальнику тюрьмы: «Умоляю, возьмите девочку на несколько дней, она беспаспортная, едет ко мне в Дудинку, высылаю ей деньги».

И вот кто мне разъяснит, — в каком еще государстве посадят девочку, еще невесту, одну в вагон, заставят проехать пол-России, где по дороге ее обкрадут? Будто спешит она на собственную свадьбу с женихом кудрявым, а не из одной зоны ГУЛАГа в другую? В какой еще державе девчонку, допустим потерявшую паспорт, не приютят на ночь в холле или не позовут в свой дом… И в какой еще стороне окажется, что лучшим местом ночлега или даже временного постоя для такой девочки окажется тюрьма?

Спустя несколько дней у бабушки в руках было доказательство, что дочь повеселела. Лена отправила маме телеграмму: «Деньги получила. Вылетаю. Элен».

Заработали, задвигались какие-то рычаги, и Лена убедилась, что в Красноярске на нее поглядывают с уважением, шепчутся за ее спиной. Везут в аэропорт, сажают не на заднее сиденье, а спереди, с водителем, что в России означает почет, оформляют билет, провожают до трапа. А при объявлении посадки подходят и говорят: гражданка Косарева, просим, вас приказано посадить на самолет.

Это сказалось уважение к моей бабушке, Марии Викторовне, которую чтили в Дудинке до такой степени, что сам начальник морского порта дал телеграмму в Красноярск, чтобы Елену Косареву без очереди посадили на Дудинский самолет. Да еще начальник сетовал, что Мария Викторовна потратила на билет свои средства, порт мог бы оплатить.

И через пару часов мать и дочь, наконец, обнялись.

Давненько они не виделись.

Норильск из-за никеля и меди развивался быстро, — хотя его начинали строить, конечно, зэки, а не какие-то комсомольцы-добровольцы! — и быстро стал благоустроенным городом. Уже в пятидесятые годы в центре стояли дома с центральным отоплением, — топили до одури, зима длинная, да и полярным летом не теплее! — снабжение было, говорят, лучше, чем в Москве, платили северные. Наполовину город состоял из отбывших срок зэков, а наполовину из людей приезжих, с такой программой: работаем тут годика три, копим на дом и сваливаем в теплые места, в Крым, на Украину.

Платили, конечно, хорошо, и отчасти поэтому, отчасти по привычке души, отчасти из-за русской, советской ленцы покидать насиженные места ради какой-то неизвестности, — из-за всего этого вольные поселенцы продлевали договор и становились коренными норильчанами.

Дудинка — совсем другое дело.

Механизмом и движителем города был — и, кстати, остается по сей день! — морской порт, куда прибывали грузы для всего Таймыра. В том числе и стратегические, военного назначения. Везли топливо: не будет солярки — встанут вездеходы и бульдозеры. Везли продукты, особенно сгущенку, крупы, сахар, водку, соль со спичками, советские макароны всех видов из дурной муки, включая серые наркомовские рожки или вермишель, которая превращалась в клейстер при закипании воды.

Добраться до Дудинки между навигациями могли только ледоколы, да и то они застревали, то во льдах на подходе, то на рейде врастали в замерзший Енисей. Пассажиры летали по воздуху. А как еще иначе доберешься за полярный круг, за полторы тысячи километров от Красноярска?

Понимаете, уже нет в живых моей бабушки, нет мамы, и я могу себе только представить, как они жили и что ощущали в начале пятидесятых годов.

Жили голодно.

Рассказывали, как один из бывших ссыльных, норильчанин, вернулся в Москву после реабилитации, пошел в ресторан. Он так долго не видел яиц, так сильно их хотел, что заказал яичницу из 50 яиц. Повара приготовили, официанты смотрели на северянина во все глаза. А он съел и попросил принести еще одну такую же.

На Таймыре был лютый холод и дичайший ветер. Им надо было подняться в гору по дороге с работы домой. Они ползли в гору на четвереньках, цепляясь за снег, но не успевали доползти, их ветром сдувало обратно вниз. И так несколько раз, пока не повезет. Каждый божий день.