Бетти Лифтон - Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака

В отчаяние он впал не только из-за конфликта в Доме сирот. «Мы живем в разгаре многовековой войны, все еще в темных временах Средневековья, — продолжал он. — Над человечеством, и особенно над детьми, творят невероятные несправедливости… Много лет я наблюдал впечатлительных детей, видел их беспомощность, их безмолвную печаль. А также и дикую бессердечность homo rapax» [2] Человек хищный ( лат. ). . Кажется, что «все прекрасное и хрупкое хладнокровно уничтожается, что волки разрывают овец в клочья». Он признается, что «пытается бежать из мира мыслей», уходя с головой в работу: он искал облегчение, подстригая волосы и намыливая головы, но теперь и это не помогало.

На протяжении этого периода, пока Корчак колебался между надеждой и отчаянием, его поглощал новый проект. Весь предыдущий год он наблюдал за происходившим во временной экспериментальной школе, учрежденной им для первоклассников и второклассников Нашего дома, которых не приняли в переполненные государственные школы в Белянах. Отказавшись от школьных звонков, постоянных мест в классах и других обычных правил для школьников, Корчак создал прогрессивную программу, согласно которой каждый ребенок рассматривался как личность, получал свободу выбирать, что именно он хочет делать, и заниматься этим столько, сколько ему хочется, будь то чтение, математика, искусства и ремесла или музыка. Никаких отметок, только очки, которые складывались, как в игре. Раз в неделю дети отправлялись с учителями на экскурсии на фабрики или фермы, посмотреть, как изготовляются вещи или выращиваются злаки и овощи. Хотя сам Корчак в этой школе не преподавал, он заглядывал туда в течение недели, едва у него высвобождалось время, чтобы рассказывать детям истории и наблюдать за ними.

К концу 1933 года настроение Корчака улучшилось он был награжден серебряным крестом Независимой Польши, присуждавшимся лишь немногим избранным за их заслуги перед польским обществом. Церемония состоялась в актовом зале приюта на Крохмальной. Награду Корчаку торжественно вручил министр социального обеспечения доктор Стефан Губницкий в присутствии видных представителей министерства здравоохранения и прессы. Министр, сокурсник Корчака, только-только предался воспоминаниям о выдающейся работе своего коллеги с обездоленными детьми трущоб, как Корчак вышел из зала. Изумленные зрители не могли решить, было ли это очередным проявлением знаменитой эксцентричности доктора или намеренным оскорблением. Вернувшись, только когда он услышал вежливые аплодисменты в конце речи министра, Корчак извинился. Он объяснил, что не мог слушать подобные похвалы, так как не заслужил их. Он принимает высокую награду Польской республики не как знак личного уважения, но как приказ трудиться еще усерднее. Министр тепло его обнял.

Поездка в Палестину все еще не была конкретно намечена, но Корчак, готовясь к ней, читал книги по истории Древней Греции и Рима, а также штудировал Библию. «Невозможно сосредоточиться только на одном поколении детей в этом древнем краю, — писал он Арнону, — приходится соединять между собой века». Когда Арнон, с нетерпением ожидавший приезда Корчака, спросил, не объясняются ли его колебания нестабильностью положения в Палестине, Корчак ответил, что его сомнения вызваны не внешними обстоятельствами, а чем-то внутри него. Ему пятьдесят шесть, и он уже «слишком стар, чтобы рыскать по свету без определенной цели или просто для удовлетворения естественного человеческого любопытства». Ему надо переварить то, что он будет рассказывать переселенцам о Польше, и то, что ему захочется привезти людям сюда. «Я не опустил рук, и я не равнодушен. Просто это мой край, где я вырос. Я знаю традиции народа. Я знаю язык, а там все будет незнакомым и трудным». Он заверил Арнона, что они увидятся в середине августа, если только ему опять не придется отложить поездку.

С приближением лета Стефе удалось вырвать у Корчака точную дату: он отправится в Палестину в июле, когда дети уедут в лагерь и он будет свободен от преподавания. Однако перед самым отъездом он категорически объявил, что сможет уделить на поездку только три недели.

«Целью путешествия человека могут быть поиски себя или Бога», напишет Корчак перед своим концом. Когда он оказался на пароходе, направлявшемся из Афин в Палестину, то все еще не мог бы сказать, в чем заключалась его подлинная цель. Теперь рейхсканцлером Германии стал Адольф Гитлер, и лишь несколько месяцев назад Польша и Германия подписали договор о ненападении. Эмиссар Гитлера Йозеф Геббельс был принят в Варшаве с почестями. Корчак понимал, что положение евреев в Польше может только ухудшиться, так была ли эта его поездка «бегством», как когда-то он взвешивал побуждения первых сионистов, или «возвращением»?

Он прибыл в Хайфу 24 июля 1934 года через два дня после своего пятьдесят шестого дня рождения. Давиду Симхонию, чья жена работала с Фейгой в Доме детей кибуца, поручили встретить его в порту. В ожидании автобуса в Эйн-Харод они прошлись по старой части Хайфы. Несмотря на жару, Корчак был полон энергии и любопытства и, не устояв, накупил восточных сладостей у арабских лотошников. Попробовав их, он отдал пакетик проходившему мимо арабскому мальчугану.

В автобусе Корчак положил свою испещренную закладками Библию на колени и определял исторические места, пока они ехали на север от Хайфы мимо горы Кармель в долину Изреельскую. Пытаясь сохранять объективность, когда за окнами замелькали цветущие сады и вспаханные поля, он записал в блокноте: «И что? Разве то же самое не было достигнуто в австралийских пустынях? Ну а борьба Голландии с наступающим морем или Японии с извержениями вулканов? Здесь же приходится иметь дело всего лишь с болотами и комарами».

Когда под вечер они добрались до кибуца, он очень устал, но был глубоко растроган бурным приемом, который ему оказали первопоселенцы. Первым его вопросом, когда он увидел крохотную отведенную ему комнатку, было: «Как вы можете не брать платы с гостей за такие прекрасные палаты?» А когда ему посоветовали снять пиджак и галстук, если он хочет вернуться в Варшаву живым, он шутливо отпарировал: «Но если я их сниму, что вообще останется от Корчака?» Впрочем, очень скоро он их снял. Сначала он не мог понять, почему все носят шорты, а не брюки, которые укрывали бы ноги от палящего солнца, но вскоре был вынужден признать, что почувствовал себя гораздо свободнее, когда засучил штанины.

Рано утром Симхоний перепугался, не найдя Корчака в его комнате. Он обшарил весь кибуц, обыскал Дом детей и, наконец, нашел его на кухне, где он чистил картошку в обществе престарелых родителей некоторых обитателей кибуца. Корчак объяснил, что аромат пекущегося хлеба, вливавшийся в его комнату на рассвете, напомнил ему дом его детства по соседству с пекарней. Он пошел поговорить с пекарем, а потом услышал звон кастрюль, стук горшков и присоединился к кухонной команде.