Чарльз Чаплин - Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина

Ни в костюмах, ни в танце девушек из шоу не должно быть ничего непристойного. Не следует показывать ноги выше колена.

Шутка “почесать заднее место” абсолютна неприемлема.

Нельзя показывать и даже намекать на то, что в ванной комнате имеется унитаз.

Замените слово “сладострастный” в речи Верду на другое».

Письмо заканчивалось словами о том, что они будут счастливы предоставить себя в мое распоряжение, как только в этом возникнет необходимость. Цензоры готовы на любые обсуждения, чтобы новый фильм соответствовал требованиям Кодекса производства без нарушения его развлекательной ценности. Я отправился в офис Брина, где предстал перед самим мистером Брином. Минутой позже появился один из его помощников, высокий неприветливый молодой человек. Он сразу повел беседу в далеко не дружеском стиле.

– Что вы имеете против католической церкви? – спросил он.

– А почему вы меня об этом спрашиваете? – удивился я.

– Смотрите, – он швырнул на стол копию моего сценария и стал переворачивать страницы. – Вот сцена в камере заключенного, где преступник Верду говорит священнику: «Чем могу быть вам полезен, мой добрый человек?»

– А что, разве он не добрый человек?

– Это звучит пренебрежительно, – сказал он и взмахнул рукой как бы в подтверждение своих слов.

– Я не вижу ничего пренебрежительного в словах «добрый человек», – ответил я.

Мы продолжили разговор, и я вдруг почувствовал себя в роли человека, ведущего диалог, написанный в стиле Шоу.

– Вы не должны называть священника «добрым человеком», вы должны называть его «отец».

– Очень хорошо, будем называть его «отец».

– И вот эта строчка, – он указал пальцем на другую страницу. – Вот здесь у вас священник говорит: «Я пришел просить вас примириться с Господом нашим». Верду ему отвечает: «Я и не ссорился с Богом, а вот с людьми проблемы были». Это все как шутка звучит, а так быть не должно.

– У вас есть полное право настаивать на своем мнении, – ответил я, – но и у меня есть право настаивать на своем.

– А вот это, – он перебил меня и принялся читать: – «Священник говорит: “Не чувствуете ли вы раскаяния за грехи свои?” А Верду отвечает: “А кто знает, что такое грех рождения в раю от падшего ангела, кто объяснит его таинственное назначение?”».

– Я считаю, что грех – это такая же тайна, как и добродетель, – сказал я.

– Здесь слишком много псевдофилософии, – пренебрежительно отреагировал молодой человек. – А потом вот тут у вас Верду смотрит на священника и говорит: «А что бы вы делали, если бы не было греха?»

– Я согласен, эта реплика, может, и звучит немного двусмысленно, но, в конце концов, это то, что называется ироничным юмором, слова вовсе не направлены на то, чтобы унизить священника.

– Но ваш Верду постоянно находит, что ответить святому отцу.

– А что, вы хотели, чтобы роль священника тоже оказалась комической?

– Конечно нет, но почему он никак не может дать отпор преступнику?

– Послушайте, преступник знает, что скоро умрет, и пытается уйти из жизни с бравадой. Священник же преисполнен чувства собственного достоинства и отвечает в полном соответствии со своим долгом. Ну, если хотите, я подумаю о том, что он может ответить Верду.

– И вот эта строка тоже: «”Да смилуется Господь над душой твоей”, – говорит священник». А что ему отвечает ваш Верду? «А почему бы и нет? В конце концов, все ему и принадлежит».

– А здесь-то что не так? – спросил я.

– «А почему бы и нет?» – коротко произнес мой цензор. – Так со священниками не разговаривают.

– Эта строка звучит вне разговора, вы увидите это в фильме и поймете.

– Вы начинаете спор со всем обществом и с государством.

– Ну, в конце концов, ни государство, ни общество не настолько праведны, как святой Симон, и никто еще не запрещал критику и того и другого, разве не так?

Наконец после еще нескольких мелких исправлений сценарий был согласован. Надо отдать должное мистеру Брину и сказать, что во многом его критика была конструктивной: «Только не превращайте девушку в еще одну проститутку – у нас в Голливуде в каждом сценарии по проститутке».

Должен признаться, это здорово смутило меня, и я пообещал обратить на это внимание.

Когда фильм был закончен, я показал его двадцати или тридцати членам «Легиона приличия», представителям цензуры и членам различных религиозных конфессий и групп. Я никогда в жизни не чувствовал себя таким одиноким, как во время этого показа. Когда фильм закончился, Брин повернулся к остальным.

– Я думаю, с фильмом все в порядке… Можно показывать! – коротко сказал он.

В воздухе повисла пауза, а потом кто-то сказал:

– Да, и с моей точки зрения, все в порядке, все нормы соблюдены.

Остальные предпочли отмолчаться.

Иронично посмотрев на сидевших, Брин обвел зал рукой:

– Ну что, все хорошо. Выпускаем?

Кто-то что-то робко ответил, кто-то просто кивнул. Брин, предвосхищая возможные возражения, похлопал меня по спине и сказал:

– Ну что же, Чарли, запускайте, то есть печатайте копии и начинайте прокат своего хорошего фильма.

Я был немного растерян из-за того, что фильм пропустили, ведь в самом начале они намеревались запретить мне снимать его. Такой лояльный настрой вызвал у меня множество подозрений. А вдруг они решили воспользоваться другими методами для борьбы со мной?

Когда я занимался редактированием «Месье Верду», мне передали по телефону сообщение от маршала Соединенных Штатов, в котором говорилось, что мне надлежало отправиться в Вашингтон и предстать там перед Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности. Всего в комитет вызвали девятнадцать человек.

В это время в Лос-Анджелесе был сенатор от штата Флорида, и мне предложили обратиться к нему за советом. Я не пошел на встречу, потому что в моем случае ситуация выглядела несколько иной, – я не был гражданином США. Но остальные встретились с сенатором и решили, что будут твердо отстаивать свои конституционные права, если их снова вызовут в Вашингтон. (Все, кто остался верен этому принципу, получили по одному году тюрьмы за неуважение к суду.)

В судебной повестке было сказано, что в течение десяти дней мне будет сообщено, когда я должен буду прибыть в Вашингтон, но вскоре пришла телеграмма, в которой говорилось, что вопрос о моем присутствии на слушаниях комитета откладывается на десять дней.

Точно так же произошло и в третий раз, и тогда я отправил в Вашингтон телеграмму, в которой указал, что являюсь руководителем крупной организации и мне приходится останавливать ее работу, что приводит к серьезным убыткам. Я также напомнил, что члены комитета были недавно в Голливуде, где вызывали на беседу моего друга Ханса Эйслера, и могли бы вызвать и меня, что помогло бы сэкономить государственные деньги. А еще я написал им следующее: «Хотел бы сообщить вам то, что вы, вероятнее всего, хотели бы знать. Я не коммунист, и никогда и нигде не принадлежал к какой-либо партии или организации. Я тот, кого у нас принято называть “поджигатель мира”. Надеюсь, мои слова никоим образом не оскорбляют вас. В связи с этим прошу ответить со всей определенностью, когда вы вызовете меня в Вашингтон. Искренне ваш, Чарльз Чаплин».