Чарльз Чаплин - Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина

Уэлдон играл роль тупого кретина, медлительного ланкаширского увальня. Этот образ на ура принимали на севере Англии, но вот на юге он не пользовался особой популярностью. Такие города, как Бристоль, Кардифф, Плимут и Саутгемптон, не входили у Уэлдона в число любимых, он становился злым, раздражительным и срывал плохое настроение на мне. В процессе представления он должен был довольно часто бить и толкать меня – у нас это называлось «дать пинка». Он делал вид, что бьет меня по лицу, а за кулисами кто-то громко хлопал в ладоши, создавая эффект удара. Но иногда Уэлдон действительно бил меня, и довольно жестко. Мне казалось, что он ревновал к моему успеху на сцене.

В Белфасте ситуация и вовсе вышла из-под контроля. Местные критики ругали Уэлдона, я же удостоился положительных отзывов. Уэлдон не смог стерпеть такого унижения и вечером во время представления ударил меня так сильно, что в кровь разбил нос, вышибив из меня весь комедийный пыл. После спектакля я сказал ему, что в следующий раз отвечу ему гантелей, лежащей на сцене, и добавил, что вовсе не обязательно срывать на мне свою злость и завидовать моему успеху.

– Твоему успеху? – переспросил он меня, пока мы шли к гримеркам. – Да у меня в заднице больше таланта, чем во всем тебе!

– Ага, именно там и спрятан весь твой талант, – ответил я и быстро закрыл за собой дверь в гримерку.

Когда Сидни вернулся в Лондон, мы решили переехать в квартиру на Брикстон-роуд, сообща выделив сорок фунтов на мебель и обустройство. Придя в магазин подержанной мебели в Ньюингтон Баттс, мы назвали хозяину сумму, на которую нам хотелось бы обставить четыре комнаты квартиры. Владелец магазина проявил личную заинтересованность и потратил несколько часов, помогая выбирать все, что было необходимо.

В гостиной мы постелили ковер, в остальных комнатах – линолеум, купили мебельный гарнитур – кушетку и два мягких кресла. В одном из углов гостиной поставили резную деревянную ширму в мавританском стиле, которая эффектно подсвечивалась, а в противоположном углу на золотистом пюпитре установили картину – пастель в золоченой раме. На картине была изображена обнаженная модель, стоящая на возвышении. Она смотрела назад через плечо, а бородатый художник пытался кистью согнать муху с ее задницы. Как мне тогда казалось, этот «предмет высокого искусства» и резная ширма придавали комнате особый стиль. В итоге гостиная казалась комбинацией мавританской курильни и французского борделя. Но нам нравилось! Мы даже пианино купили, превысив бюджет на целых пятнадцать фунтов, но дело стоило того! Квартира находилась в доме № 15 квартала Гленшоу Мэнсонс на Брикстон-роуд, и вскоре она стала для нас настоящим раем. Как же мы ждали возвращения домой после долгих гастролей в провинции!

Мы чувствовали себя настолько успешными и богатыми, что даже стали помогать деду. Регулярно, каждую неделю, он получал от нас по десять шиллингов. Мы наняли домработницу, которая приходила два раза в неделю, что, впрочем, вряд ли было необходимо – мы были аккуратными постояльцами.

Для нас дом превратился в святой храм, мы с Сидни любили сидеть в глубоких мягких креслах с подлокотниками и наслаждаться покоем собственного дома. Еще мы купили бронзовую каминную решетку с откидным красным кожаным сиденьем, и я то и дело пересаживался из кресла к решетке, стараясь понять, где же удобнее.

В шестнадцать лет мое понимание любви полностью соответствовало одной театральной афише, на которой была изображена девушка, стоящая на высокой скале, с развевающимися на ветру волосами. Я представлял, как играю с ней в гольф – тогда для меня эта игра была чуть ли не ритуальной. Мы бы медленно бродили по покрытой росой траве, наслаждаясь нашим сентиментальным одиночеством и красотами природы. Это и была настоящая любовь в моем представлении. Однако любовь может значить не только это, но и многое другое. Она как некая схема, которой надо держаться. Сначала мы обмениваемся взглядами, потом говорим друг другу ничего не значащие фразы (милые, приятные слова), и вот вся жизнь меняется за одну минуту, весь мир с любовью смотрит на нас, открывая новые радости и удовольствия. Именно этого я и ждал от жизни.

Мне было девятнадцать, и я уже снискал известность как популярный комедийный артист в компании Карно, но вот чего-то мне все же не хватало. Пришла весна, наступило лето, а настроение оставалось прежним. Каждый следующий день повторял предыдущий, и ничего вокруг не менялось. Будущее представлялось мне в сером цвете – прозябание в скучных городах с такими же скучными обитателями. Я не хотел работать только ради того, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Мне явно не хватало волшебства. Меланхолия и неудовлетворенность заставляли меня совершать долгие воскресные прогулки, слушать музыку оркестров, выступавших в городских парках. Я надоел самому себе, да и с другими мне было совсем неинтересно. И вот в результате случилось то, что и должно было случиться, – я влюбился.

Мы играли в «Стритхем Эмпайр». В те дни мы давали по три представления за вечер, частный автобус перевозил нас из одного мюзик-холла в другой. Мы приехали в Стритхем, а потом должны были быстро переместиться в мюзик-холл «Кентербери» и далее в «Тиволи». Было еще светло, когда мы начали работать. На улице стояла сильная жара, и зал был наполовину пуст, что, впрочем, никак не повлияло на мое пессимистичное настроение.

Перед нашим номером на сцене пели и танцевали девушки из труппы «Янки-Дудл Герлз» Берта Куттса. Я мало что знал о них. Но в тот вечер, когда я стоял за кулисами и с безразличием и скукой смотрел на происходящее, одна из девушек поскользнулась во время танца, что вызвало хихиканье всех остальных. Другая посмотрела на меня, как будто спрашивая, смешно мне или нет. И тут я словно утонул в огромных, весело сверкающих карих глазах, которые принадлежали очаровательной «газели» с привлекательным овалом лица, выразительными губками и белыми ровными зубами. Эффект был подобен удару током. После представления она попросила меня подержать для нее маленькое зеркальце, чтобы поправить волосы. Это дало мне шанс рассмотреть ее получше. Тут все и началось. В среду я спросил ее, можем ли мы встретиться в воскресенье. Она засмеялась и сказала: «Слушай, я даже не знаю, как ты выглядишь без своего красного носа!» Я играл пьяницу в комедии «Молчаливые пташки», на мне был длинный фрак с белым галстуком.

– Мой собственный нос не такой красный, да и сам я не такой дряхлый, как выгляжу, – сказал я, – и чтобы ты поняла это, я принесу завтра вечером свое фото.

Я принес фотографию, на которой выглядел грустным и мечтательным юношей в строгом черном галстуке.