Чарльз Чаплин - Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина

О моей сильной меланхолии и одиночестве написано много всякой чепухи. Могу только сказать, что мне никогда не нужно было иметь слишком много друзей сразу, но у знаменитостей они появляются быстро и в неимоверном количестве. Помочь другу в беде легко, но найти время для общения с другом совсем непросто. На пике моей популярности друзья и знакомые возникали у меня каждую минуту. Я же чувствовал себя экстравертом и интровертом одновременно, причем интровертность доминировала, потому я всегда пытался жить отдельно от шумной и навязчивой компании. Таков мой ответ всем, кто писал обо мне как об одиночке, не способном на настоящую дружбу. Все это чепуха. У меня есть один-два самых близких друга, которым я всегда рад и с которыми мне нравится проводить время.

Впрочем, публичная оценка моих индивидуальных качеств всегда зависела от отношения ко мне автора публикации. Так, например, Сомерсет Моэм писал обо мне следующее:

«Чарли Чаплин… его комизм прост, мил и непосредственен. И все-таки вы все время ощущаете, что за ним скрывается глубокая грусть. Он человек настроения, и, чтобы почувствовать, что его юмор пронизан печалью, вам вовсе не обязательно слышать, как он шутливо говорит: “Вчера вечером на меня напала такая хандра, прямо не знал, куда деваться“. Он не кажется счастливым человеком. Я подозреваю, что иногда он тоскует по тем трущобам, где вырос. Слава и богатство вынуждают его вести образ жизни, который его тяготит. Мне кажется, он с грустью, чувствуя неотвратимость утраты, вспоминает о свободе своей юности, с ее бедностью и горькой нуждой, когда ему приходилось бороться за кусок хлеба. Улицы южного Лондона по-прежнему остаются для него средоточием озорства, веселья и сумасбродных приключений. Я представляю, как он входит в свою виллу и не понимает, зачем он пришел сюда, в это чужое жилище. Я подозреваю, что единственный дом, который остался для него родным, – это крохотная каморка на втором этаже дома на Кеннингтон-роуд с окнами во двор. Как-то вечером мы с ним гуляли по Лос-Анджелесу и зашли в один из беднейших кварталов. Нас окружали обшарпанные доходные дома и жалкие аляповатые витрины лавчонок, где продаются товары, которые изо дня в день покупают бедняки. Его лицо вдруг осветилось улыбкой, и он с оживлением воскликнул: ”Вот это настоящая жизнь, верно? А все остальное – одно лишь притворство”» [46] Я никогда не говорил этой фразы. Мы случайно зашли в Мексиканский квартал, и там я сказал: «Здесь гораздо больше жизни, чем в Беверли-Хиллз». .

Меня раздражают подобные попытки объяснить, что человека может привлекать нищета. Покажите мне хотя бы одного человека, которому бы нравилась нищета и который нашел бы в нищете свободу. Вряд ли мистеру Моэму удалось бы убедить любого нищего, что быть знаменитым и богатым плохо. Я не вижу ничего плохого в богатстве, даже наоборот – богатство позволяет чувствовать себя свободным. Не думаю, что Моэм захотел бы приписать такие идеи кому-либо из героев его рассказов, а такие пассажи, как: «Улицы южного Лондона по-прежнему остаются для него средоточием озорства, веселья и сумасбродных приключений», имеют привкус незамысловатых шуток в стиле Марии-Антуанетты.

Что до меня, то я не нахожу нищету отталкивающей или поучительной. Она ничему не научила меня, а только исказила жизненные ценности и преувеличила значимость богатства и так называемого привилегированного класса.

С другой стороны, богатство и известность научили меня воспринимать мир в правильной перспективе, я понял, что богатые люди тоже бывают разными, как и все остальные.

Богатство и известность научили презирать такие символы, как сабля, прогулочная трость или хлыст для верховой езды, – как синонимы или признаки снобизма. Еще они научили меня тому, что нельзя судить об интеллектуальном уровне человека на основе его университетского произношения, а ведь этот миф когда-то подавлял представителей английского среднего класса. Ум и образованность далеко не всегда являются результатом обучения и знания классики.

Несмотря на все доводы и предположения Моэма, я такой, какой есть: человек – и простой, и сложный, со своими собственными представлениями, устремлениями, мечтами, желаниями и жизненным опытом. В общем, я есть то, о чем только что написал.

В Лондоне я неожиданно оказался в плотном кругу своих голливудских друзей, а мне хотелось изменений, новых событий и новых лиц. Я хотел крупно вложиться в бизнес под названием «быть знаменитостью». У меня была назначена только одна встреча – я должен был увидеться с Гербертом Уэллсом, а потом я был предоставлен самому себе и надеялся встретиться с другими интересными людьми.

– Я организовал для тебя обед в «Гаррик Клабе» [47] Известный клуб джентльменов, основанный в Лондоне в 1831 г. и названный в честь актера Дэвида Гаррика. Членами его были в основном представители творческой интеллигенции (прим. ред.). , – сказал мне Эдди Кноблок.

– Актеры, художники и писатели, – шутливо ответил я. – А где весь этот истинно английский набор? Где загородные усадьбы и частные вечеринки? Меня не приглашают?

Мне хотелось попробовать на вкус и эту сторону жизни. Я не был снобом, просто чувствовал себя любопытным туристом.

Атмосферу «Гаррик Клаба» создавали стены из темного дуба и старинные портреты, выполненными маслом. В этом сумрачном раю я встретился с сэром Джеймсом Барри [48] Шотландский драматург и романист, автор цикла сказочных произведений о Питере Пэне (прим. ред.). , Э. В. Лукасом [49] Английский поэт и писатель, издатель (прим. ред.). , Уолтером Хэккетом [50] Американо-британский драматург (прим. ред.). , Джорджем Фрэмптоном [51] Английский скульптор, член Королевской академии художеств (прим. ред.). , Эдвином Лаченсом [52] Крупнейший представитель архитектуры британского неоклассицизма, президент Королевской академии художеств с 1938 г. (прим. ред.). , сквайром Бэнкрофтом [53] Английский театральный актер и менеджер (прим. ред.). и другими блестящими джентльменами. Было довольно скучно, но я был невероятно тронут вниманием, которое оказали мне эти благородные люди.

Однако я чувствовал, что в этот вечер не все шло так, как хотелось бы. Когда столь блестящие персоны встречаются и проводят время вместе, ситуация требует легкого подобия близости друг к другу, а вот этого как раз трудно было достичь, тем более что чествуемый парвеню напрочь отказался от всяческих послеобеденных речей и славословий. Вполне вероятно, этого всем и не хватало. Во время обеда Фрэмптон, известный скульптор, попробовал было внести легкомысленное оживление в разговор, и это выглядело мило, но совершенно не вязалось с мрачноватой атмосферой клуба, вареной ветчиной и вязким пудингом.