Виктор Жагала - Расчищая путь пехоте...

Пока шел бой за станицу Фаткина, подтянул свои подразделения и капитан Посохин. Я приказал ему продолжать движение, а дивизион Пащенко оставил на месте — у них был еще большой запас дальности для поддержки ушедших вперед стрелковых полков 76-й дивизии.

Так, перекатами, имея часть сил полка на позиции, а часть в движении, мы продолжали оказывать огневую поддержку. К вечеру первого дня наступления 1107-й пушечный артиллерийский полк достиг рубежа, отстоявшего от исходного на 5–6 километров. Поддерживаемая нами стрелковая дивизия продвинулась еще дальше.

Очень многое в эти дни зависело от воинов службы тыла. Они должны были в тяжелых погодных условиях обеспечить части переднего края питанием, боеприпасами, горючим. Расход горючего, к примеру, в нашем полку был в полтора раза выше нормы, ибо условия транспортировки тяжелых систем оказались весьма неблагоприятными. Крутые балки и овраги мешали движению, изматывали силы и нервы. Мы старались экономить снаряды и топливо, ибо понимали трудности их доставки.

Горошко взял на себя контроль за действиями подразделений боепитания и продовольственного снабжения. Кудрявцев следил за доставкой горючего. К сожалению, с самого начала формирования полка нам так и не прислали положенных по штату заместителей командира полка по строевой и технической части, а они могли бы взять на себя определенные заботы по организации маршей дивизионов, летучего ремонта техники, развертывания боевых порядков.

Передовые части и соединения 21-й армии, продолжая теснить врага, с ходу штурмовали опорные пункты и узлы сопротивления в оперативной глубине его обороны.

Нам встречались целые колонны сдавшихся в плен румынских солдат и офицеров. Поравнявшись с одной из таких колонн, мы притормозили. Румынский офицер, видимо самый старший по званию, приложив пальцы к шапке, отрапортовал:

— Господин советский офицер! Личный состав вверенной мне пехотной части организованно, по моему личному приказу, сдался без сопротивления в плен. Смерть Гитлеру и Антонеску!

Попросив разрешения следовать дальше, офицер присоединился к строю, и колонна зашагала по разбитой дороге. Только когда он был уже на солидном от нас расстоянии, мы с Горошко расхохотались.

— Слушай, Виктор Макарьевич, — сквозь слезы сказал Горошко, — а ведь он, наверное, вот так докладывает всем встречающимся советским командирам, а?

Я только еще сильнее рассмеялся. Было чему радоваться — моральное состояние войск противника, как видно, не на высоте.

20 ноября дивизии 21-й армии, а вместе с ними и мы, изменив направление своего наступления с южного на юго-восточное, продолжали теснить противника, стараясь делать все от них зависящее, чтобы план операции по окружению вражеской группировки в районе междуречья Дона и Волги осуществлялся успешно.

На третий день наступления полк в полном составе занял огневые позиции в районе поделка Гранки. Здесь перед нашими стрелковыми дивизиями были уже не румынские, а немецкие части. Сопротивление противника заметно возросло. Бои принимали все более ожесточенный характер.

Соединения 4-го танкового корпуса, вырвавшись на оперативный простор, двинулись в направлении Власов, Манойлин, Майоровский. Гул танковых двигателей, лязг гусениц, выстрелы танковых пушек были уже еле слышны.

Дивизионы 1107-го пушечного артиллерийского полка тоже двинулись в путь. Низкая облачность, сильные порывы колючего ветра, снежная круговерть ухудшили видимость. В такую погоду гитлеровская авиация не могла действовать, и нам в основном приходилось зорко следить за обстановкой на земле, чтобы не быть застигнутыми врасплох какой-нибудь мотопехотной или танковой частью врага, пытавшейся прорваться к своим основным силам. От всех наших командиров и бойцов требовалась высочайшая бдительность.

Около полудня снова послышался гул танковых двигателей и перестрелка. Через некоторое время мы с Кудрявцевым увидели мчавшуюся полуторку. Взвизгнув тормозами, автомобиль резко остановился. Хлопнула дверца. К нам подбежал офицер в полушубке. Представился. Это был капитан, помощник начальника разведки 293-й стрелковой дивизии. Узнав, кто мы такие, он обрадовано воскликнул:

— Какая удача! Мы вас и ищем, товарищи артиллеристы!

Как оказалось, правофланговый полк этой стрелковой дивизии был внезапно атакован во фланг немецким пехотным батальоном с четырьмя средними и несколькими легкими танками. Вовремя обнаружив врага, стрелковые батальоны развернулись в боевой порядок и встретили гитлеровцев пулеметным и минометным огнем. По танкам прямой наводкой ударили полковые пушки. Однако противник подтянул резервы. Понадобилась срочная помощь артиллерийским огнем.

Пока я изучал карту помощника начальника разведки, майор Кудрявцев связался по радио с командирами артиллерийских дивизионов. Подразделения капитана Посохина находились в пяти, а майора Пащенко — в шести километрах сзади нас. До противника от нас было всего два-три километра. Я приказал обоим дивизионам развернуться в боевой порядок там, где они находились, и приготовиться к бою. Основное направление стрельбы — мельница на северной окраине поселка Гранки.

Не мешкая более ни минуты, мы в сопровождении каши тана отправились на НП командира стрелкового полка. Здесь уже находились командир 293-й стрелковой дивизии и начальник артиллерии. Все вместе стали изучать обстановку, уточнять силы и средства противника, готовить новый рывок вперед.

Встретив сильное сопротивление и понеся потери, гитлеровцы вынуждены были перейти к обороне. Они стали закрепляться на холмах и высотах. По данным дивизионной разведки, перед нами было уже около двух батальонов пехоты, поддерживаемой 12–15 танками.

Когда подошел артполк стрелковой дивизии, командир дивизии приказал открыть огонь. Он боялся упустить момент: противник мог закрепиться и стянуть значительные силы.

Мы с начальником штаба с нетерпением ждали докладов командиров дивизионов о готовности, а их все не было. Наконец я не выдержал и приказал исполнявшему обязанности командира батареи управления лейтенанту Иванову вызвать обоих на связь. Переговорил с Посохиным и Горошко, находившимся у него в дивизионе. Как выяснилось, возникли непредвиденные трудности. Но меня заверили, что через 10–15 минут дивизион откроет огонь. Пащенко решил не беспокоить — ситуация прояснилась. Пришлось набраться терпения и ждать, тем более что нормативное время для открытия стрельбы еще не истекло…

Команда развернуться в боевой порядок застала Горошко — теперь моего заместителя по политчасти — в дивизионе капитана Посохина. Комиссар — так все продолжали его называть — не любил засиживаться в штабе. Большую часть времени он проводил в подразделениях. Ходил Горошко быстро, стремительно, будто вот-вот перейдет с шага на бег. Его худощавую фигуру можно было увидеть то в одной батарее, то в другой. И везде он находил себе дело: где проведет беседу, где проверит посты, укладку боеприпасов на позиции, знание орудийными номерами своих функциональных обязанностей. А порой Тимофей Дмитриевич брал в руки лопату, кирку или лом и вместе с каким-нибудь расчетом сооружал орудийный дворик, рыл щели, ниши для снарядов. Он любил повторять: «Политработник в артиллерии должен уметь делать все сам, включая выполнение обязанностей номеров расчета, чтобы при необходимости личным примером увлечь бойцов, поднять их боевой дух, показать, как нужно действовать в сложной боевой обстановке».