Нелли Морозова - Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

— Педагог! — обернулась с передней парты Гнильчук. — Гнида старорежимная. Небось денег заховала цельный сундук. У ней в саду клад, спорим?

— На этот злодейский выстрел, октябрятки мои, мы должны еще теснее сплотиться…

— Вот через таких гнид мы все и пропадаем, — не успокаивалась Гнильчук. — Батя говорит — к ногтю их.

— …еще лучше учиться. Стать настоящими пионерами. Смена смене идет! Почтим память вождя Сергея Мироновича Кирова октябрятским салютом.

Слезы наши давно высохли. Мы дружно отсалютовали.

— Сегодняшний день, — сказала Надежда Петровна, — объявляется траурным. Занятий не будет, и вы можете расходиться по домам.

Такой удачи никто не ожидал. Все повскакали с мест, поднялся шум.

— Ура! — пискнул кто-то.

— Тише! — закричала Надежда Петровна. — Октябрята, тише! Как вам не стыдно? В такой день… не бузите! Тише!

Но голос ее тонул в нашем гаме, в треске распахивающихся дверей по всему коридору, в топоте ног вырвавшихся из других классов.

Настал день, когда Надежда Петровна сказала:

— Ребятки мои — октябрятки мои, я должна вас покинуть, передать другому учителю. Я ухожу в отпуск, потому что жду ребеночка. А когда вернусь, вы уже перейдете в следующий класс…

Собственно, мы уже ждали чего-то подобного. Гнильчук заметила первая:

— А наша-то Красуля — чижолая!

— Что это значит? — спросила я.

— Ха! Дите у ей в животе — вот что значит! Чи у тебя зёнки повылазили? Разносит ее. Забрюхатила!

Грубые слова, которыми Гнильчук обозначила пугающую тайну, были особенно гадки в применении к нашей Красавице. Она и правда пополнела, но, может, это просто так, мало ли… Мы надеялись, что все обойдется. И вот…

— Только не распускать нюни, ребятки! Вы же у меня молодцы. И я крепко надеюсь, что вы не подкачаете. Не снижайте успеваемость и покажите, что вы сознательные октябрята. Ну-ну! А то я сама заплачу… Мы навсегда останемся друзьями, верно? Только жаль, что без меня вас будут принимать в пионеры… Ну, ничего, мой маленький подрастет и станет октябренком, как вы, а там… Будете вспоминать меня? — Ее глаза до краев наполнились круглыми слезами, она засмеялась, затормошила нас, обняла, как всегда, стараясь захватить всех сразу.

Потом распрямилась и вскинула руку:

— Будьте готовы!

— Всегда готовы! — ответно вскинули руки мы.

— Вместо меня у вас будет Надежда Петровна.

Ведьма! Наша растерянность почти заслонила наше горе.

В класс она вошла с видом, не сулившим ничего доброго.

— Ну-с, дети, меня звать, как и вашу прежнюю учительницу, Надежда Петровна. Впрочем, это вам известно. Думаю, известно вам и то, что поблажек от меня ждать нечего.

Она приложила кончики пальцев к вискам, как бы сдавливая голову, и тут же отняла их.

— Мне нужно познакомиться с вами. Сделаем это так. Вы сейчас напишете диктант, я проверю тетради и посмотрю, кто чего стоит. Так мне будет легче запомнить вас.

Екнуло сердце в предчувствии, что никто из нас не стоит ничего.

— Откройте тетради, проверьте ручки и чернильницы. Чтобы я не слыхала: «У меня кончились чернила!» или: «У меня карябает перо!»

Она стояла и впрямь, как палка. Холодно поблескивали седые волосы, пенсне, белый воротничок и манжеты. Пальцы, зажавшие книгу, даже на вид были холодными и промытыми до блеска.

— Готовы? — спросила Ведьма.

То, что последовало потом, вернее всего было бы назвать Варфоломеевской ночью, если бы мне было знакомо это словосочетание. Ни один человек не получил «удовлетворительно», не говоря уже о «хорошо». Зато «неуды» сыпались с утомительным однообразием.

Ведьма сидела у стола, ровно составив ботинки на пуговках, повернувшись прямым корпусом к доске, и четким голосом разъясняла взъерошенному неудачнику его ошибки. Она разносила человека в пух и прах, говоря ему «вы»!

Мне она сказала:

— У вас меньше ошибок, чем у других. Но я поставила вам «неудовлетворительно». Вы из культурной семьи, и с вас больше спрос. Поскольку ныне графа «прилежание» отменена, я вам снизила общую оценку.

— Странный принцип, — удивилась мама.

— М-да… — отозвался отец.

Но они никогда не вмешивались в мои школьные дела.

Наши тетрадки были испещрены красным карандашом. Ведьма лютовала. Она устраивала диктант за диктантом. Она требовала повторения правил грамматики наизусть, а не «по смыслу».

— Я научу вас русскому языку!

Иногда казалось, что угроза предназначается не нам, а кому-то невидимому за окном, в чью сторону Ведьма направляла зловещий блеск пенсне.

Мы почти привыкли к тому, что оказались совершенно, чудовищно неграмотными. Как вдруг Ведьма вошла в класс с неким подобием торжественности на лице и в походке.

— Сегодня один из вас получил удовлетворительную отметку. Гнильчук!

Класс ошарашенно замер.

— Гнильчук! — повторила Ведьма. Гнильчук встала, цепляясь ногами за парту. — Вы сделали в диктанте три ошибки. Это гораздо меньше, чем обычно, и свидетельствует о вашем прилежании. Отметка «удовлетворительно» поставлена как поощрение в надежде, что вы и дальше проявите усердие. Возьмите вашу тетрадь.

Гнильчук возвращалась, растерянно улыбаясь. Выяснилось, что улыбка ее красит. Выяснилось позднее, что она не лишена тщеславия. Это заставило ее корпеть над грамматикой.

Я же на этот раз почувствовала себя задетой, понимая всю неприглядность этого чувства. Все прятали глаза и, видимо, испытывали нечто похожее.

В классе стали робко увеличиваться «уды».

Именно в это время я сделала открытие.

Ведьма диктовала, прохаживаясь между партами. Вдруг в мою тетрадку уперся тщательно промытый палец, указывая на ошибку. Совсем близко я увидела белую манжету и толстый шов сукна, сильно посекшийся. Таким же был и шов вдоль юбки. Синее платье, казавшееся неизменной ее принадлежностью, на самом деле было стареньким! Ведьма была бедна.

Я подняла голову и снизу поймала не отбрасывающий блеск пенсне, а прямой взгляд зеленых глаз. Толстые стекла преувеличивали их беззащитность. Длилось это одну секунду.

Ведьма что-то почуяла и твердо застучала пальцем по тетрадке. Но вернуть эту секунду она не могла. Как не могла скрыть проступающую нитяную основу на швах суконного платья. Броня оказалась уязвимой. И она не могла теперь надменно отринуть мою жалость.

Она сделала другое. Она пригласила нас, вернее, тех из нас, кто проявил усердие и прилежание, к себе домой «на чашку чая».

Это было неслыханно. Мы растерялись. Те, кто не удостоился приглашения, подняли нас на смех и спрашивали — неужели мы хотим попасть в любимчики к Ведьме? Однако мама сказала, что, когда приглашает учительница, она оказывает честь и надо идти.

Смущенные, мы оказались в маленькой комнате маленького дома, который, как пояснила Гнильчук, раньше весь принадлежал Ведьме.