Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Еще был один Александровский кавалер, член Государственного Совета, граф Северин Осипович Потоцкий, который находился тут в отпуску, на отдыхе. Старший брат Ивана Осиповича, Сибирского нашего спутника, он гораздо любезнее его был в обществе, имел менее странностей, столько же познаний, воображение столь же живое и сверх того государственный ум, которого в том не было. Неподалеку от Одессы поселил он сотни две крестьян, сию колонию, деревню назвал Севериновкой и затеял в ней обширные виноградники. Сколь приятно было, говорили, посещать его там по его приглашениям, столь же ужасно было вкушать предлагаемое им и восхваляемое, на месте выделываемое, вино. Сия отдаленная ветвь Потоцких ничего кроме имени и происхождения не имела общего с Тульчинскими Потоцкими; к сожалению, однако же посредством браков соединялась иногда с ними. Тогда я еще не был осчастливлен знакомством графа Северина; несколько времени спустя, удостаивал он меня особою благосклонностью.

Всего пробыв тогда около месяца в Одессе, не видел я ни одного бала; за то было три маскарада. Погода благоприятствовала городским увеселениям; ночью мороз сжимал и сушил грязь, днем солнцем обогретый по ней путь укатывался, сглаживался повозками, телегами, экипажами: сообщения делались возможными.

Первый маскарад был у графа 31-го декабря, дабы весело встретить наступающий 1824 год. Французы и другие иностранцы тут находившиеся называли его reveillon. В другом городе, внутри России, этот многолюдный маскарад показался бы великолепным и занимательным. Тут казалось, что люди в костюмах, по большей части, восточных, с улиц и площадей одесских собрались в зале у графа, разумеется, только в нарядах гораздо богатейших.

Другой маскарад был сюрприз, который графиня Ланжерон в день Богоявления приготовила супругу своему: она никого не хотела приглашать, но всем знакомым изъявила желание, чтобы в этот день как бы невзначай наезжали к ней труппы маскированных, прибавляя, что для них все будет готово, — всё, даже хороший ужин. Чета Воронцовых, стараясь всячески утешить чету Ланжеронов в потере мнимого её величия, способствовала исполнению сего намерения, и сама приехала без зову. Г-жа Ланжерон прикинулась больною и бесила мужа своего, не дозволяя ему ехать в гости. Когда явились первые маски, тогда только осветился дом, и приятная истина открылась старому французу.

Начальником Округа Путей Сообщения находился в Одессе генерал Потьё, товарищ Базена, о коих упоминал я в предыдущей части. Он был тут женат на дочери одного богатого овцеводца, девице Рувьё, добренькой, глупенькой и картавой француженке, которая без памяти любила светские увеселения и крайне в них нуждалась. Дабы дать понятие о простых шутках забавника вашего Золотарева, скажу я, что он прозвал ее генеральшей Потеевой, что прозвание сие осталось ей и всех чрезвычайно забавляло. По знакомству с мужем и во время отлучек его посещал я сию Потееву, и мы сговорились вместе идти в этот маскарад. У неё нашел я весьма молодую девицу Фраполи, дочь одного чиновника, никогда из Одессы не выезжавшую. А со всем тем своею привлекательною наружностью, благородной осанкой, приличием в разговорах могла бы она украсить лучшее общество в Петербурге; в её характере было какое-то смешение мягкости с твердостью, смелость непорочности соединялась в ней с девственною скромностью. Марини влюбился в нее и после того был долго счастливым её супругом. Я подал руку г-же Потье, Марини — своей будущей невесте, и мы четверо поблизости расстояния отправились пешком. На мне сверх фрака был только тафтяный капуцин, другие столь же легко были одеты, из чего можно видеть, что Крещенский мороз был не весьма силен. Вечер у Ланжерона был до того весел, что сама хозяйка забыла свою угрюмость и была со всеми отменно любезна.

В день рождения императрицы Елисаветы Алексеевны, 13-го января, попытались сделать публичный маскарад в театре за деньги. Графиня Воронцова с Ольгой своим присутствием надеялись заманить публику и засели в своей ложе; но зала была почти совершенно пуста, и выручки не было достаточно на её освещение. Расчетливые одессане всё еще убегали от шумных забав.

Я надеялся, что представлением Записки о Бессарабии должна окончиться моя миссия, и что туда уже более я не ворочусь. Напротив: к счастью или в несчастью, граф возымел высокое мнение о моих способностях и нашел, что я в сем краю необходим. «Вы на опыте показали, говорил он мне, как пристально умеете вы вникать в предметы; всё более и более приобретаемые вами сведения мне будут светить в этом хаосе; будьте же там моим глазом и моим ухом. Конечно, это сопряжено для вас с великими пожертвованиями, но разве они не будут вознаграждены?» Тогда, хотя не весьма ясно, дал он провидеть губернаторское место.

Вскоре начал он нудить меня отправиться обратно, ибо сам намерен был на короткое время побывать в Кишиневе (кто знает, может быть, чтобы поверить мои показания) и хотел непременно меня там найти.

Бессарабские дела. — Царане. — И. Н. Инзов. — Полихрония.

До Днестра, 24-го января, ехал я небольшою грязью. На другой день, переехав сию реку, до самого Кишинева, видел поля и пригорки, покрытые снегом, в иных местах столь глубоким, что на санях удобнее бы мне было проехать чем на колесах. Узкие улицы Кишинева тонули в грязи, а на площадях лежал снег. К вечеру 26-го числа приехал граф в сопровождении одного Лекса и остановился в одном частном доме, нескоро ему приготовленном.

Всякий день присутствовал он в Верховном Совете и обедал со мною и с Лексом, втроем. После обеда являлся всегда третий заговорщик, правдивый и опытный вице-губернатор Петрухин. Он в короткое время успел уже в своей Казенной Экспедиции ввести совершенный порядок, поставить ее на ногу других Казенных Палат и наполнить места советничьи людьми русскими, способными и ему известными.

Меры, им предлагаемые, невозможно было отвергнуть. Множество поборов, так сказать, косвенные налоги, под названиями даждии, вадрарита, погонарита и другими, были чрезвычайно отяготительны для жителей. Едва пятая доля поступала в казну, прочее оставалось в руках сборщиков. Он предложил заменить всё это прямым налогом, по десяти рублей ассигнациями с души. Счет на махмудие, левы, рубие, пари, на коих курс беспрестанно менялся и часто упадал, были чрезвычайно затруднительны и производили большую путаницу; он старался перевесть его на русские деньги и сии последние по возможности вводить в общее употребление. Таким образом турецкие и молдавские названия и система сборов начали исчезать.

Почтовая часть находилась в самом жалком состоянии. Она ужаснула графа, когда летом проезжал он Буджак: во время засухи, после получасового дождя, лошади с трудом могли взвести его на пригорок. Срок контрактам с содержателями почт приближался, и он сам пожелал, чтобы русская езда заменила молдавскую, и чтобы на всех станциях заведены были тройки и кибитки. Один Тирасполь поставил половину ямщиков на всю область. Куда девались каруццы и суруджи? Все сгинули.