Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Так сужу я ныне, и мне кажется это довольно гадко; но тогда, ослепленный привлекательностью Собаньской, я о том не помышлял. Ей было уже лет под сорок, и она имела черты лица грубые; но какая стройность, что за голос и что за манеры! Две или три порядочные женщины ездили к ней и принимали у себя, не включая в то число графиню Воронцову, которая приглашала ее на свои вечера и балы, единственно для того, чтобы не допустить явной ссоры между мужем и Виттом; Ольга же Нарышкина-Потоцкая, хотя по матери и родная сестра Витту, не хотела иметь с ней знакомства; все прочие также чуждались её. В этом унизительном положении какую твердость умела она показывать и как высоко подыматься даже над преследующими ее женщинами! Мне случалось видеть в гостиных, как, не обращая внимания на строгие взгляды и глухо шумящий женский ропот негодования, с поднятой головой она бодро шла мимо всех прямо не к последнему месту, на которое садилась, ну право, как бы королева на трон. Много в этом случае помогали ей необыкновенная смелость (ныне ее назвал бы я наглостью) и высокое светское образование.

Она еще девочкой получила его в Вене, у родственницы своей, известной графини Розалии Ржевуской, дочери той самой княгини Любомирской, которая во время революции погибла на эшафоте за беспредельную любовь свою к Франции. Салон этой Розалии некогда слыл первым в Европе по уму, любезности и просвещению его посетителей. Нашей Каролине захотелось нечто подобное завести в Одессе, и ей несколько удалось. Пален и Потоцкий часто бывали то на утренних, то на вечерних её беседах и веселостью ума оживляли на них разговор; Витта считать нечего, он имел собственный, дом, а проводил тут дни и ночи; Ланжерона строгая жена не пускала к ней. Вообще из мужского общества собирала она у себя всё отборное, прибавляя в тому много забавного, потешного, между прочим одну г-жу Кирико и одного г. Спида, о которых говорено будет после. Из Вознесенска, из военных поселений приезжали к ней на поклонение жены генералов и полковников, мужья же их были перед ней на коленах. Несмотря на свои аристократические претензии, она высватала меньшую сестру свою за одного весьма богатого, любезного и образованного негоцианта Ивана Ризнича, который в угождение ей давал пышные обеды, что и составляло ей другой дом, где она принимала свое общество. Такое существование было довольно приятно и совсем не уединенно, и она тешилась мыслью, что позорный её триумф производит зависть в женщинах, верных своему долгу.

Имея от Витта обещание жениться на ней, она заблаговременно хотела пользоваться правами супруги; он же просил о разводе с законной женой, которая тому противилась, и с её же согласия тайно старался длить тяжбу по этому делу. У Собаньской было много ума, ловкости, хитрости женской и, по-видимому, самый верный расчет; но был ли в ней рассудок? Вся жизнь её прежде и после доказывала противное. Блестящая сторона её поразила мой ум, но отнюдь не проникла в сердце; а как к удивлению, которое производят в нас женщины, всегда примешивается несколько нежности, то и сочтено это страстью; дамы жалели обо мне, а я внутренне тем забавлялся. Я так много распространился об этой женщине, во-первых, потому, что она была существо особого рода, и потому еще, что в доме её находил большую отраду. Из благодарности питал я даже к ней нечто похожее на уважение; но когда несколько лет спустя узнал я, что Витт употреблял ее и серьезным образом, что она служила секретарем сему в речах столь умному, но безграмотному человеку и писала тайные его доносы; что потом из барышей поступила она в число жандармских агентов: то почувствовал необоримое от неё отвращение. О недоказанных преступлениях, в которых ее подозревали, не буду и говорить. Сколько мерзостей скрывалось под щеголеватыми её формами!

Более двух лет не был я в Одессе и должен был найти некоторые перемены в её обществе. Из бесчисленной свиты Воронцова большая часть оставалась в ней; нельзя же было ему весь этот длинный хвост тащить за собою в Англию, и при нём находился один только молодой Сифонов. Казначеев уехал в Петербург на встречу к своему графу, а жена его и без него даже принимала гостей. Левшин на казенный счет путешествовал за границей. Из числа служивших при графе Воронцове со времени управления его четверо успели жениться. О неудачной, невыгодной женитьбе барона Франка уже говорил я. Также намекал я, кажется, о более счастливом супружестве Марини с девицею Фраполи; сия любезная чета жила уже домком и была посещаема короткими и приятелями.

Как назвать мне насильственный брак Брунова? Инженерный генерал Лёхпер, в чине полковника находясь в Стокгольме при Сухтелене, женился на хорошенькой, бедной шведочке, по имени Брюс, будто бы происходившей от Шотландских королей. В Одессе все пленялись её личиком, фигуркою и особенно танцами. Не понимаю, как мог ей понравиться Брунов, когда муж её, конечно, невзрачный и неуклюжий во сто раз был его красивее. Всем была известна эта связь, но в снисходительной Одессе мало говорили о том, как о деле самом обыкновенном. Когда же секрет комедии перестал им быть для мужа, он прогневался. Между протестантами получить развод весьма легко; сим не удовольствовался раздраженный Лёхнер, вызвал соблазнителя на дуэль и, так сказать, с пистолетом к горлу, заставил его жениться на соблазненной. Жили ли Бруновы потом счастливо, сказать не умею, только жили уединенно; однако часто, весьма часто посещал их Пален, что было чрезвычайно приятно неревнивому новому супругу.

Истинно-счастливым супругом нашел я одного Лекса. Нельзя было искать ему невесты в кругу называемом блестящим; добрые люди нашли ему подругу в купеческом сословии. Сирота, оставшаяся после довольно богатого торговца Кленова, в малолетстве лишившаяся матери, а вскоре потом и единственного брата, была так счастлива, что наследство ею полученное попало в руки добросовестных опекунов, которые умножили его. Говорили после, что у неё до двадцати пяти тысяч ассигнациями доходу с домов, лавок, хлебных магазинов, а что-то о ней и слуху не было, и она, можно сказать, из-под спуду вышла за Лекса и явилась в свет. Премолоденькая, прехорошенькая, премиленькая бабёночка была эта Варвара Евтеевна, воспитанная в Одесском пансионе обращенном после в Институт благородных девиц. Жаль только, что в нём плохо учили по-русски, а по-французски она, видно, не успела выучиться и оттого ни на одном из двух языков порядочно не умела говорить. Однако, верно по привычке, на иностранном беспрестанно как чечеточка болтала, подобно Богдановской или Лентягиной в «Чудаках» Княжнина, которая прелестным языком любила забавляться. Точно они были счастливы; после двухлетнего супружества Лекс всё еще был влюблен в жену свою, а она всем сердцем была к нему привязана. Она была чрезвычайно молода, мало видела удовольствий, и ей хотелось повеселиться, а он не мог отказать ей в удовлетворении её безвинных желаний. Они завели у себя небольшие балы, столь же скромные и веселые как они сами, почти единственные этой зимой в Одессе; а как он играл самую важную роль при Палене, то все, начиная с высоких особ, охотно на них ездили. Фортуна совершенно ему улыбалась, и он был её достоин, никак не забываясь, не пьянея от её даров.