Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая
- Название:Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Русский Архив
- Год:1891
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая краткое содержание
Множество исторических лиц прошло перед Вигелем. Он помнил вступление на престол Павла, знал Николая Павловича ещё великим князем, видел семейство Е. Пугачева, соприкасался с масонами и мартинистами, посещал радения квакеров в Михайловском замке. В записках его проходят А. Кутайсов, князь А. Н. Голицын, поэт-министр Дмитриев, князь Багратион, И. Каподистрия, поколение Воронцовых, Раевских, Кочубеев. В Пензе, где в 1801–1809 гг. губернаторствовал его отец, он застал в качестве пензенского губернатора М. Сперанского, «как Наполеона на Эльбе», уже свергнутого и сдавшегося; при нём доживал свой век «на покое» Румянцев-Задунайский. Назначение Кутузова, все перипетии войны и мира, все слухи и сплетни об интригах и войне, немилость и ссылка Сперанского, первые смутные известия о смерти Александра, заговор декабристов — все это описано Вигелем в «Записках». Заканчиваются они кануном польского мятежа. Старосветский быт, дворянское чванство, старинное передвижение по убогим дорогам с приключениями и знакомствами в пути, служебные интриги — все это колоритно передано Вигелем в спокойной, неторопливой манере.
Издание 1892 года, текст приведён к современной орфографии.
Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Не буду описывать в этой главе ни города, в который мы приехали, ни пребывания моего в нём. Не прошло трех недель как мне пришлось сделать новую поездку. Четыреста верст, отделяющих Нижний Новгород от Пензы, могут почитаться в России расстоянием неважным, даже ничтожным, когда оно отделяет нежного сына от страстной матеря, не видавшей его пять лет. По возвращении из сей поездки в Нижний, примусь за него.
Не предвидя, какой вред по службе причинял мне впоследствии сии кратковременные разлуки с Бетанкуром и свидание с ней, мая бедная мать убедительно требовала меня к себе. Начальник мой неохотно согласился на сию отлучку, однако же дал мне своего курьера для сопровождения меня во время пути и собственную почтовую коляску для совершения его.
Я выехал 21-го июня после завтрака. Сто верст до Арзамаса были только незнакомою мне дорогой; далее были всё места не раз в сих Записках упомянутые. Рано поутру 23-го прибыл я в Пензу, но не нашел в ней матери моей. Мне дали почтовых лошадей, я отправился в Лебедевку и встретил ее, выходящую после обедня из церкви Владимирские Божией Матери, которой явление в этот день празднуется, также как 26 августа. Кажется, первый раз еще во вдовстве ощутила она полную радость. За неделю до меня приехал брат мой Павел, которого не видела она семь лет; после него сестра Алексеева с мужем, столько времени прожившие за границей; потом два внука, сыновья его, молоденькие офицеры, только что из Пажеского Корпуса выпущенные; наконец, мой приезд довершил её благополучие. Для выражения его у меня не было даже слов; с одного на другого из нас в молчании переводила она глаза, исполненные слез благодарности к Небу. На сем фамильном съезде не доставало только одного члена семейства нашего, малолетнего сына покойного брата Николая Филипповича, который воспитывался в Воронеже, у родных своих Тулиновых. После обеда поехал я в Симбухино поклониться могиле отца моего, воротился ночевать, а на другой день, 24-го, все вместе переехали мы в Пензу, где по сему случаю нанята была для нас большая, поместительная квартира.
Пенза из числа тех городов, которые в спокойно-деятельное царствование Екатерины, как бы из недр земли, подобно лаве или нефти, воспрянули, а потом остыли, окаменели и остались в том виде, в котором застала их кончина ее. Через двадцать, через тридцать лет, кто бы ни приехал в Пензу, увидит ее точно в том же виде, в котором я нашел ее в начале 1802 года. В продолжении почти полувека, пять, много шесть каменных зданий построено только на местах сломанных, обветшалых, но величиною им равных домов. А между тем город довольно красив; но, не имея ни обширной торговли, ни промышленности, и поддержанный единственно барским житьем помещиков, он подняться не может. Отчего же, не с большим в десять лет, после открытия в нём губернии, он так внезапно вырос? Этот вопрос также можно сделать по отношению к самой Москве. Исключая великого множества старинных церквей, какими великолепными зданиями украсилась древняя столица даже во дни Елисаветы? И умножилось ли число их в царствование Павла и Александра? Всё, всё, принадлежит в ней к веку Екатерины, который без преувеличения был для России веком Перикла и Августа. Каким творческим могуществом была одарена эта женщина! Как бы от одного дыхания её возникало у нас всё громадное, и это без разорения народа, без отягощения казны!
В составе общества, после пяти лет, также не нашел я никаких перемен. В наших отдаленных губерниях дворянские поколения следуют одно за другим, но названия их остаются почти всё прежние. Правда, иные из них проматываются, беднеют от наследственных разделов; зато другие, часто их сыновья или внуки, посредством женитьбы, откупа или каким либо другим позволенным или непозволенным средством опять наживаются. Таким образом имения, переходя из рук в руки, от одной фамилии к другой, всё-таки по большей части остаются собственностью одной касты, освященной временем, составленной из людей, носящих давно известное имя. Они смотрят довольно спесиво на чиновников, насылаемых к ним из столиц; перед одними откупщиками, из какого бы состояния те ни были, готовы они преклонять выю.
Главное влияние на общество в губернских городах имели некогда губернаторы. Мы видели, как легкомысленный Голицын заставлял Пензу наряжаться и плясать, даже во время ужасов Отечественной войны; более для её пользы он сделать не умел. На его место приехал Сперанский, ненавистный всему русскому дворянству. Он ударился с собою об заклад, что заставит его обожать себя, и заклад выиграл. Этот цвет бюрократии был в Александровской ленте, следственно вельможа по прежним понятиям; недавно управлял он государством. К такому человеку невольное чувствуется уважение; оно ограждало его от скучных, беспрестанных посещений людей, ему вовсе не равных по уму и знанию, хотя двери его были всегда на отперти, хотя всем был он доступен. Так иные государи не имеют нужды в страже, хранимы будучи народною любовью. Действительно, он казался Наполеоном на острове Эльбе Может быть, к счастью, немногим дано понимать превосходство перед собою необыкновенных людей, постигать их высоту; число их завистников и врагов без того было бы слишком велико. Одни звездочеты могут измерять небеса и с точностью определять расстояние солнца от земли, или, по крайней мере, люди имеющие некоторое понятие об астрономии. Кому в Пензе было оценить великие свойства Сперанского и все его недостатки? Закатившееся туда солнце, сверх того, подернуто всегда было облаком задумчивости и тем еще более скрывало свой блеск. Его тихий, приветливый голос и печальный взгляд до того обезоружили жителей, что они прощали ему явное невнимание его к их делам. Он брезгал своею должностью, когда бы ему следовало поднять ее до себя; мне кажется, так было бы лучше. Подобно Наполеону, не мог он с своей Эльбы мигом шагнуть в Петербург: ему нужно было пять лет, и то через Сибирь, куда в начале этого 1819 года назначен был он генерал-губернатором, чтобы воротиться в него, только уже не на прежнее могущество.
На его место назначен был также опальный друг его, Федор Петрович Лубяновский, который и прибыл в Пензу месяца за полтора до приезда моего в нее. Он никогда так высоко не поднимался, как Сперанский, был неодинакового с ним характера; только участь их во многом имела сходство. Отец его (протоиерей Петр, говорили) принадлежал к малороссийскому дворянству. Я повторю вопрос: до Екатерины существовало ли малороссийское дворянство? Были богатые и небогатые владельцы, чиновные и нечиновные, и наконец, простые казаки. Родственник его (да полно, не родной ли дядя?) Захар Яковлевич Карнеев, весьма умный человек, впоследствии сенатор, открыл ему дорогу по службе. Будучи в тесной связи с мартинистами, он поручил его милостям фельдмаршала Репнина, великого их покровителя. Последний записал его сперва в Измайловский полк, а потом взял к себе адъютантом. Сначала, при Павле, князь Репнин был честим, но вскоре потом, как и все другие, попал к нему в немилость и принужден был оставить службу со всеми своими адъютантами. Он сохранил однако же довольно кредиту, чтобы внуку своему (что тогда было весьма трудно) выпросить дозволение ехать за границу: с ним и Лубяновский путешествовал по Германии и Италии. Дабы сколько-нибудь умножить благосостояние свое, он с пользою для себя употребил свободное время, стал переводить довольно изрядным русским языком тогдашних немецких мечтателей, Юнга-Штилдинга, Сведенборга и, между прочим, Тоску по отчизне. По возвращении, молодой Репнин женился на Разумовской, двоюродной сестре графини Кочубей, жены министра. По всем сим украинским связям, Лубяновский, в чине коллежского асессора, попал в последнему в секретари. Должность эта была важная, ибо министры тогда не имели не только директоров, но даже и правителей канцелярии. Тогда Лубяновский познал истинное призвание свое: он не рожден был ни богословом, ни сектатором, ни литератором, а весьма искусным администратором и судьею. Без службы самые прежние произведения его остались бы неизвестны; но как все губернаторы имели до него дело, то всякой из них рад был угодить ему покупкою за дорогую цену сотни экземпляров совсем не распроданных его творений. Сие было слабым началом сделанной им огромной Фортуны, по примеру начальника его Кочубея.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: