Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая
- Название:Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Русский Архив
- Год:1891
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая краткое содержание
Множество исторических лиц прошло перед Вигелем. Он помнил вступление на престол Павла, знал Николая Павловича ещё великим князем, видел семейство Е. Пугачева, соприкасался с масонами и мартинистами, посещал радения квакеров в Михайловском замке. В записках его проходят А. Кутайсов, князь А. Н. Голицын, поэт-министр Дмитриев, князь Багратион, И. Каподистрия, поколение Воронцовых, Раевских, Кочубеев. В Пензе, где в 1801–1809 гг. губернаторствовал его отец, он застал в качестве пензенского губернатора М. Сперанского, «как Наполеона на Эльбе», уже свергнутого и сдавшегося; при нём доживал свой век «на покое» Румянцев-Задунайский. Назначение Кутузова, все перипетии войны и мира, все слухи и сплетни об интригах и войне, немилость и ссылка Сперанского, первые смутные известия о смерти Александра, заговор декабристов — все это описано Вигелем в «Записках». Заканчиваются они кануном польского мятежа. Старосветский быт, дворянское чванство, старинное передвижение по убогим дорогам с приключениями и знакомствами в пути, служебные интриги — все это колоритно передано Вигелем в спокойной, неторопливой манере.
Издание 1892 года, текст приведён к современной орфографии.
Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Приостановимся. Посланный Васильчикова, этот недобрый вестник, заслуживает быть представленным миру. И хотя он имя свое почитает бессмертным, сомнительно однако же, чтобы без употребляемого мною способа, впрочем весьма неверного, оно могло дойти когда-либо до потомства. Петр Яковлевич Чаадаев был красивый мальчик, круглый сирота, с малолетства воспитанный родного теткой, старою княжною Анною Михайловною, дочерью историка Щербатова. Она ничего не щадила для его образования; но женщине, и в тогдашнее время, нельзя было помышлять о том, чтобы дать ему основательные познания. Мальчик, как и все русские, а может быть еще более чем кто из них, имел способность выучиваться иностранным языкам: по-французски и по-английски говорил он бегло, чисто и безошибочно; а к тому же, как он был нрава серьезного, то в семействе и в обществе своем с ребячества признан и объявлен маленьким чудом.
Уверенный в своем совершенстве, во время отечественной войны иступил он в военную службу и при взятии Парижа находился в Семеновском полку. По возвращении из похода перешел он в лейб-гусарский. В мундире этого полка всякому нельзя было не заметить молодого красавца, белого, румяного, тонкого, стройного, с приятным голосом и благородными манерами. Сими дарами природы и воспитания он отнюдь не пренебрегал, пользовался ими, но ставил их гораздо ниже других преимуществ, коими гордился и коих вовсе в нём не было: высокого ума и глубокой науки. Его притязания могли бы возбудить насмешки или досаду; но он не был заносчив, а старался быть скромно величествен, и военные товарищи его, рассеянные, невнимательные, охотно предоставляли ему звание молодого мудреца, редко посещающего свет и не предающегося никаким порокам. Он был первый из юношей, которые тогда полезли в гении. На беду, стоя с полком в Царском Селе, познакомился он и сблизился с лицейским воспитанником Пушкиным. Все поэты немного льстецы с теми, коих любят; Пушкин польстил ему стихами, а Карамзин по добродушию своему ласкал его. Это совершенно вскружило ему голову. Никто не замечал в нём нежных чувств к прекрасному полу: сердце его было слишком преисполнено обожания к сотворенному им из себя кумиру. Когда изредка случалось ему быть с дамами, он был только что учтив; они же между собою называли его настоящим розаном, а он был Нарцис, смертельно влюбленный в самого себя. Чтобы дать понятие о чудовищном его самодовольствии, расскажу следующее, тогда мною слышанное. В наемной квартире своей принимал он посетителей, сидя на возвышенном месте, под двумя лавровыми деревьями в кадках; справа находился портрет Наполеона, с левой Байрона, а напротив его собственный, в виде скованного гения, с подписью:
Он в Риме был бы Брут,
В Афинах Демосфен,
А здесь лишь офицер гусарский.
И так не с большим двадцатилетний молодой человек, который ничего не написал, ни на каком поприще ничем себя не отличил, ни к какому роду службы не был годен и который всю ученость свою почерпал из новых французских брошюр, почитал себя одним из светил, озаривших начало девятнадцатого века. Какой бы он был находкой для насмешника-мистификатора; но такового не оказалось, и он не поступил еще тогда, а разве только после, в нарядные шуты.
Крайне дивился он, что, удостоив службу вступлением в нее, он не быстро в ней возносится, а как обыкновенные смертные, производится по старшинству. В ожидании скорых успехов, принял он чье-то предложение доставить ему место адъютанта при Васильчикове и в этом уповании отправился он в Троппау. Он был уверен, что узнав его короче, Александр, плененный его наружностью, пораженный его гением, приблизит его к своей особе и на первый случай сделает флигель-адъютантом. Надо еще знать, что гусар и доктор философии в отношении к наряду был вместе с тем и совершенная кокетка: по часам просиживал он за туалетом, чистил рот, ногти, притирался, мылся, холился, прыскался духами. Дорогой он предавался тем же упражнениям и оттого с прибытием опоздал двумя сутками.
Приемом разгневанного Государя, как громовым ударом в одно мгновение были разрушены воображением его созданные замки. Всегда умеренный, Александр бывал ужасен в редкие минуты, когда переставал владеть собою. Разобиженный Чаадаев на другой день был обратно отправлен в Петербург и, дабы наказать Царя, отнял у него себя, в ту же зиму вышедши в отставку.
В присутствии Государя Семеновской вспышки не могло бы быть: его тихо-повелительный взгляд всё усмирял вокруг себя. Даже издали ощутительно было его могущество. Гвардия с трепетом ожидала его решения. Оно получено: приказом, в коем дышит негодование вместе с милостью, полк велено уничтожить, кассировать, нижние чины разослать по линейным полкам; офицеры же, коих винность не доказана, но на коих падало сильное подозрение, переведены также в армию, только с повышением двумя чинами; Шварц отставлен от службы. Тем же приказом велено набрал новый Семеновский полк из лучших офицеров и рядовых гренадерского корпуса.
Ожидали более. И что же? Мне случилось слышать тех же самых офицеров, которые прежде восхваляли смелость семеновцев, читающих не только с одобрением, даже с восторгом грозный приказ Царя. Надобно подумать, что в этом человеке было действительно нечто волшебное.
Это происшествие, которое причинило Петербургу только кратковременный испуг, имело однако же важные последствия. Рассеянные по армии, недовольные офицеры встречали других недовольных и вместе с ними, распространяя мнения свои, приготовили другие восстания, которые через пять лет унять было труднее.
II
Племянник. — Москва в 1820 году. — Кристин.
Положение семейства моего в 1820 году походило на то, в коем находилось оно в последний год царствования Павла, когда все старшие члены его волею или неволею покинули службу.
Зять мой, генерал Алексеев, командуя корпусом на обратном пути в Россию, почувствовал, что с расслаблением телесным он лишился и нравственной силы. Он забывал приказания им отданные, не помнил и часто не понимал то, о чём ему представляли; одном словом, для начальствования он сделался вовсе неспособным. Хорошо еще, что окружающие его старались скрывать это за границей как от подчиненных, так и от иностранцев. Ему еще не было пятидесяти лет; но раны, походы, биваки, и во время их жизнь не всегда воздержная, изнурили его; особенно же после тяжкой болезни, перенесенной им во Франции, он совершенно одряхлел. Покой сделался для него жестокою необходимостью: ибо, исключая обязанностей службы, он ничем не умел заниматься. Все любили его, начиная от Царя, и оттого оставили ему всё содержание, аренды, эполеты и даже надежду быть деятельно употребленным, чего однако никогда не могло уже случиться. Он числился по кавалерии в бессрочном отпуску и жил по большей части в Москве, где жена его, на сбереженные ею от огромного французского содержания деньги, купила ему хороший деревянный дом в Старой Конюшенной.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: