Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

Друзьями мы с ним не были, но знали друг друга с 1953 или 1954 года. Я был единственным неактёром, который присутствовал при рождении Театра «Современник», когда Олег после спектакля в Центральном детском театре (там он тогда работал), приезжал на кухню к Гале Волчек на Большую Полянку, где его ждали Кваша, Табаков, Евстигнеев…

В юные наши годы, когда Ефремов репетировал «Вечно живых» Розова, с чего, собственно, и начался «Современник», ребята работали по ночам после занятий в Школе-студии МХАТа, иногда до 3–4 часов утра. Игорёк [356] И. В. Кваша. рассказывал, как однажды Ефремов гонял их всю ночь, повторяя раз за разом одну и ту же сцену. Они вконец измотались, Кваша подошёл к Ефремову и сказал:

— Олег, мы больше не можем…

Ефремов удивлённо поднял брови и спросил с искренним недоумением:

— А как же Зоя?

— Какая Зоя?

— Космодемьянская!

Все дружно расхохотались, и репетиция продолжалась…

Будет земля ему пухом…

Табаков назначен художественным руководителем МХАТа им. Чехова. Как ни странно, но вижу, что благодушный, улыбчивый Лёлик будет гораздо более жёстким и гораздо менее всёпрощающим, чем Олег.

И вторая потеря: гибель Славы Фёдорова. Мы одно время дружили. Женя [357] Е. М. Альбац. написала о Славе маленькую книжечку, да и теперь они часто перезванивались главным образом по делам газетно-политическим. Сказать честно, от Фёдорова меня постепенно отваживало его полное равнодушие к моим собственным делам. Впрочем, это не точно: к делам всех людей, которые не входили в команду самого Фёдорова. Слушал он меня всегда очень внимательно, но я видел, что он думает о чём-то своём. Это был эталонный деловой человек. Источник его энергии неизвестен, но богат бесконечно. Он умел решать самые сложные вопросы. Не знаю, какой президент из него получился бы (он выдвигался на этот пост), но премьер-министр получился бы великолепный (он отказался от этого поста).

Когда немецкий офицер в мастерской Пикассо увидел картину «Герника» — самую знаменитую картину этого художника, посвящённую маленькому городку в стране басков, стёртому с лица земли фашистской авиацией, он спросил:

— Это вы сделали?

— Нет, это вы сделали, — ответил художник.

Когда умер Матисс, Пикассо сказал:

— Собственно, после смерти Матисса уже ничего нет…

Чересчур пессимистично, но в чём-то он прав. Я люблю Матисса больше, чем Пикассо.

— Живопись ещё нужно изобрести…

Последние слова Пабло Пикассо

Уже несколько человек говорили мне, что я незаслуженно обидел Ольгу Кучкину, мимоходом упомянув, что журналистка она способностей весьма средних. Ну что мне делать, если я действительно считаю, что имя её в газетном мире раздуто до невероятных размеров прежде всего благодаря её собственной энергии. Но ведь энергия и способности — разные вещи! Возьмём например номер «КП» от 17 мая нынешнего года.

Рубрика: «Портрет явления: интеллигенция». Заголовок: «Интеллигент и есть работник, а не болтун!» Каково?! Ну, кто же тут будет спорить?!! Беру наугад несколько фраз из этого разворота весьма внушительных размеров:

«Так сложно, потому что сложна жизнь. Лёгкие суждения (осуждения) ничего не объясняют и ничему не помогают».

«Бурный исторический процесс перемешал многое в нашей жизни. Конечно, разные его участники вели, ведут и будут вести себя по-разному».

«…и что надо заметить, что по одному ложному интеллигенту не должно судить обо всех интеллигентах, как скажем, по одному рыжему нельзя судить обо всех рыжих».

«С интеллигента спрос больший, потому что у него самого спрос больший. А если меньший — он уже не интеллигент».

Ну что всё это, если не скудоумие, набор банальностей, глубокомысленно изрекаемых, очевидных, десятки лет известных истин!

А для подтверждения законных прав на выбранную тему Ольга публикует свои чудовищные стихи 15-летней давности под названием «Моя тема». Опять беру четверостишие наугад:

Если это «её тема», то не надо именно на эту тему (равно как и на темы политические) поручать ей писать статьи. Кучкина — интеллигентная женщина, и я верю, что она любит интеллигенцию. Но любить мало. Надо иметь дополнительно хоть одну нетривиальную мысль по этому поводу. Я, например, люблю футбол, но никто же мне не поручает писать о футболе, поскольку футбол я люблю смотреть по ТВ и нетривиальных мыслей он у меня не вызывает. От общественно-политических статей Кучкиной начинают болеть искусственные зубы.

Вернувшись (почти трезвый, на машине!) рано с приёма по случаю 50-летия Юрки Щекочихина, задумал я поесть (поскольку на приёме, как всегда очень безалаберном, мне достался только плов), выпить и посмотреть по ТВ матч на первенство Европы по футболу. Выключив свет на кухне, с тарелкой бутербродов в одной руке и с бутылкой пива в другой, я споткнулся о собачью постель в тёмном коридоре и, вместо того, чтобы, отбросив и тарелку, и бутылку, упасть на протянутые руки, я их не выпустил и долбанулся боком об угол ящика в головах собачьей постели, где зимой держу картошку. Было очень больно. На следующий день выяснилось, что я сломал два ребра и повредил третье. С трудом сползаю с кровати и наползаю на неё. Умер Гриша Горин, а я даже не могу поехать попрощаться с ним…

Бедственное моё положение, когда и читать невмоготу, и телевизор смотреть не хочется, привело к тому, что я попытался размышлять о себе.

Я пришёл к выводу, что самым точным определением моей натуры будет «инфантильный консерватор». Всей душой я всегда приветствовал неизменность окружающего меня мира. Папа, мама, бабушка должны были быть всегда. До смерти папы я не мог даже представить себе, как это возможно жить без него. Нет, не в материальном, а в духовном плане. И «тётя Вера» Марецкая, в доме которой я впервые увидел телевизор с экраном величиной в почтовую открытку, тоже должна была быть всегда. Сам дом её со скульптурой девушки на башенке, которую видно было из окон нашей лиховской коммуналки, и дом этот должен был существовать всегда. Ну, по крайней мере столько, сколько я сам проживу на свете. Но «тётя Вера» умерла, девушку с башенки убрали, и я уехал из коммуналки в Лиховом переулке навсегда. И умер Василий Иванович Качалов, Сталин, Всеволод Бобров. Женька Харитонов умер, и Лев Разгон. Мир обновлялся новыми людьми, но дух мой противился этому.

Переход из НИИ-1 в «Комсомолку» потребовал от меня больших волевых усилий, но когда он состоялся, я, сам того не ведая, уже обречён был быть ветераном «КП», несмотря на то, что были очень интересные предложения из других газет, журналов, с телевидения.