Ярослав Голованов - Заметки вашего современника. Том 3. 1980–2000

Всегда больно расставаться с тем, что ты уже наверняка никогда в жизни не увидишь. Из всех стран, где я побывал, Новая Зеландия показалось мне самой человечной и разумно устроенной. И, удивительно, но она действительно НОВАЯ! Снег очень белый, небо очень голубое, трава очень зелёная! Тут всё очень свежее, чистое. Благослови Господь этих людей…

Севастополь едва ли не самый чистый и ухоженный город из всех, которые мне довелось видеть.

Очень много самодовольных, хорошо одетых и красивых женщин.

Одно из возможных объяснений заселения божествами небес.

Всё окружающее, доступное ему, человек облазил, оглядел, обнюхал и убедился: там нет ничего сверхъестественного. Другое дело — мир неба, птиц и того, что выше птиц. От заселения богами именно неба, могущество богов только возрастает: рождается понятие недоступности.

Люди должны были изобрести колесо, наблюдая Луну. В племена, не знающие, что такое колесо, я не очень верю. Или мы их плохо знаем, или колесо им (в горах, например) не очень нужно было.

Я скучаю по Жене [24] Е. М. Альбац. . Мне требуется с ней говорить.

В баре «Холодок» на Большой Морской очень красивая женщина так смотрела на меня, что невозможно было не подсесть к её столику. А я не подсел и теперь очень жалею.

Во мне как-то болезненно развито чувство смерти. Не в том смысле, что я её боюсь или ожидаю, а в смысле осознания границ бытия. Это очень плохо, поскольку мешает мне работать. Думая о будущих больших трудах, я непременно начинаю прикидывать: а успею ли? То же, увы, происходит и в личной моей жизни. Но так нельзя! Надо, чтобы впереди была осознанная бесконечность. Однако она так оглупляет, не говоря уже о том, что заведомо раздражает Всевышнего.

В Гурзуфе каждую ночь снятся мне занимательнейшие сны.

Ловит меня на площади Пушкина разъярённая толпа, утверждает, что я украл у чистильщика шнурки. Я оправдываюсь. А в толпе стоит Наташа под руку с Борисом Савельевичем, и Борис Савельевич так задорно смеётся, а Наташа ластится к нему…

— Как же так?! — спрашиваю я её. — Ведь он же умер!

— Ну что ты, разве не знаешь, что так бывает, — отвечает она беспечно…

То снится мне Митя, который с ватагой мальчишек моет мою машину. Машина стоит на неизвестной мне лужайке с неестественно яркой зелёной травой, которая растёт только в сырых низинах. Мальчишки поливают машину из шланга, а она медленно втягивается в землю. Вот уже погрузилась до самых дверных ручек. Я кидаюсь к машине, боясь сам провалиться в трясину, но у меня под ногами твердь! Понимаю, что вытащить машину можно только краном или вертолётом, просыпаюсь и долго соображаю, где же мне взять вертолёт…

В другую ночь снилось мне, будто я играю в самодеятельном театре в какой-то пьесе Островского, но в какой и кого — неизвестно. Однако роль большая, чуть ли не главная. На мне визитка, бабочка, новые штиблеты, но я не только роли не знаю, не знаю даже сюжета, не знаю кто из действующих лиц в каких взаимоотношениях друг с другом и со мной, кто я такой в этой пьесе, короче, — ничего не знаю. Уже сейчас поднимут занавес, я в полной панике, а вокруг все совершенно спокойны. И вдруг среди актёров я вижу маму. Мама молодая, лет тридцати, она была такая, когда я родился. Мама улыбается и смотрит на меня.

— Мама, — говорю я, — что же мне делать? Что это за пьеса и кто я?

— Да ничего, справишься, — смеясь, отвечает она.

— Мама, — взволнованно говорю я, — ну ладно, они — из самодеятельности, но ты-то актриса, ты же понимаешь, что так нельзя!..

— Не бойся! Всё будет хорошо! — весело отмахивается она от меня…

И вот такие видения каждую ночь. Просто спать ложиться интересно. А ещё я подумал о том, что когда-нибудь люди обязательно научатся записывать сны на особые видеомагнитофоны. Но как жаль, что мы никогда не узнаем, что снилось Леонардо, Лютеру, Ивану Грозному, Пушкину. Насколько больше мы могли бы узнать о них, если бы посмотрели их сны.

Чеховский пляж в Гурзуфе не изменился за последние 30 лет. Узнал отдельные камни. Один у самой воды похож на спинку кресла. Опираясь на него, любил сидеть Кирилл Николаевич [25] Мой отец. . Но всё как-то словно уменьшилось, сжалось. Оказывается, он совсем маленький, чеховский пляж, куда меньше, чем в моих московских снах…

22.5.84

Александр Степанович Грин.

Старый Крым. Чистенький и бессмысленный вдалеке от моря. Домик Грина маленький, бедный. Прожил он тут всего месяц и умер от рака. Пытался писать, но ничего не получалось: очень уже был болен. Умер Александр Степанович на железной кровати, узкой, как гроб. Маленький портрет Эдгара По, о котором писал Паустовский, висит до сих пор. Две милые женщины: Ольга Дмитриевна и Нина Андреевна — полный состав сотрудников мемориала — рассказывали мне о Грине. Хотя и был болен, но много ходил, по 15–20 километров, до Коктебеля. Писал о дикости и жутковатости этой дороги. Странно, что «Дорога никуда» тогда была уже написана.

Мы с Женей сидели в садике у дома. Я заметил, что Грин чаще всего избегал счастливых концов. Девенант умер, когда всё уже улеглось, когда требовалось как раз жить. Ганувер умер, достигнув пределов любви, богатства и разоблачив своих недоброжелателей. «...И умерли в один день» — это гриновский лейтмотив.

На могиле Александра Степановича стоит «Бегущая» — плоскогрудая азиатка, ни тайны в ней, ни вдохновения. На плите указано, что Грин — писатель. Мне всё это не понравилось.

К вечеру ударил гром и началась гроза…

Я в Крыму читал Грина и увидел все его слабости и неправильности. Но, всё-таки, это — удивительный, замечательный писатель, истинный романтик и сочинитель невероятных историй, каких во всей мировой литературе немного.

Вчера я плавал в Чеховской бухте, вылез на камень обсушиться, и тут мимо меня медленно и упористо проплыл маленький теплоход «Александр Грин». А он из загробного мира глядит на море, видит этот теплоход и так ему хорошо… Но вся беда в том, что загробного мира нет.

Спасаясь от людей, музейщики закрыли доступ в комнаты домика Чехова в Ялте: «Очень много посетителей, пол затопчут, или со стола что-нибудь украдут…»