Виктор Мануйлов - Фронтовые ночи и дни

Наконец пистолет освободился от последнего бинта. Капитан поднял пистолет и приставил к голове немца.

— Прекратите, товарищ капитан! — раздались крики солдат и офицеров, стоявших вокруг. — Его нужно сдать в штаб. Там разберутся.

Полищук окинул товарищей безумным взглядом. Нельзя было допустить убийства безоружного, пусть даже немца, может, действительно безвинного человека.

— Прекратите! — Капитан Балакирев и еще несколько офицеров схватили Полищука за руки, за плечи, попытались выбить пистолет. — Это убийство, а не возмездие! Возьмите себя в руки!

— А они, они что делали?! Им что, все дозволено — детей насиловать, стариков убивать?! Кого защищаете? — набросился Полищук на Балакирева, пытаясь вырваться из рук товарищей. — Фашисты — это не люди! Даже звери не позволяют себе того, что делали они на нашей земле!..

Полищук рванулся изо всех сил. На какое-то мгновение руки его упустили — раздался выстрел. Немец, открыв рот, очевидно, чтобы что-то сказать, упал замертво. Полищук схватил горсть земли и, запихивая ее мертвому в рот, истерично кричал:

— Вам земля была нужна? Нате, ешьте, сволочи!

Ошеломленные происшедшим, солдаты и офицеры подавленно молчали, глядя кто с сожалением, кто с сочувствием, кто с негодованием на Полищука. А тот вдруг обмяк, выронил пистолет, испуганно оглянулся и побрел, не разбирая дороги, к опушке леса, сгорбившись, как от непосильной ноши.

Через два дня капитана Полищука отправили в госпиталь с глубоким психическим расстройством. Он уехал с твердой уверенностью, что найдет свою Оксану. Дай-то ему Бог…

А война, громыхая, катилась дальше, подминая под себя человеческие судьбы и жизни. Впереди был штурм Берлина.

Недолго простояли мы в лесу на магнушевском плацдарме, наслаждаясь красотами польской осени.

С января 1945 года наш полк занял огневые позиции, и начались ожесточенные бои. Немцы переживали катастрофу: остановить нас сил у них уже не было, и этот недостаток они старались восполнить ожесточением обороны, тем более что приближалось время расплаты — до Берлина оставалось триста километров.

Вторая гвардейская армия с ходу завернула на северо-запад своим левым крылом и с запада ворвалась в Варшаву. С востока навстречу, в направлении на юго-запад, наступала 47-я армия. Первая польская армия наступала на Варшаву с востока. В середине января столица Польши была освобождена. От города остались лишь груды развалин, и трудно было встретить жителя-варшавянина. Я видел, как плакали солдаты Войска Польского, глядя на взорванную фашистами Варшаву.

Все мы жаждали одного — взять Берлин. Однако после взятия Варшавы армия не повернула на запад. Сухачев, Быдгощ, Шнайдемюль… Ребята где-то раздобыли географическую карту — мы явно шли на северо-запад. Настроение солдат и офицеров упало: Берлин останется тем, кто идет южнее.

Не прекращаются ожесточенные бои. Каждый немецкий населенный пункт превращен в крепость с системой оборонительных сооружений. Все способные носить оружие вооружены фаустпатронами, и танковые подразделения ничего не могут против них предпринять. Пехоты, которая могла бы своим огнем подавить фаустников, явно не хватало. И тогда на выручку приходили мы: три-четыре дивизионных залпа по населенному пункту — и «вход свободен».

В начале февраля мы в Шнайдемюле. Контрудары вражеских войск весьма ощутимы: мы даже вынуждены отойти на три — пять километров. Идут жестокие бои. Дивизион каждый день дает по нескольку залпов. Однако вскоре мы начинаем ощущать: немцы выдыхаются. Из приказов узнаем, что это померанская группировка немцев пыталась прорваться на юг. Но тут подоспели войска 2-го Белорусского фронта, и с немецкой группировкой было покончено.

Армия резко сворачивает влево и устремляется к Пирицу. Солдаты и командиры повеселели: все-таки направление на Берлин.

К этому времени капитана Каменюка назначили начальником штаба дивизиона, меня — командиром второй батареи. Воспринял все спокойно: это уже третье назначение, считая с битвы под Понырями.

Взяли Пириц. Армия поворачивает на юг, и через несколько дней мы под Кюстрином. Здешний плацдарм забит войсками. Советские истребители барражируют в небе, не позволяя немецкой авиации бомбить наши войска.

Нас собирает командир дивизиона. Все вместе едем на плацдарм выбирать огневые позиции. Это, оказывается, не так просто — все забито войсками. Нашли небольшую площадку, где тесно даже одной батарее. Решили с нее стрелять всем дивизионом — иного выхода нет.

Вернулись на стоянку. Не успели перекусить, нас снова собирает майор Иноземцев, который стал командиром дивизиона после гибели майора Аверьянова под Корсунь-Шевченковским. Пришли.

— Курите, — разрешил майор и сообщил: — Ситуация такая: наши войска сосредоточиваются на кюстринском плацдарме для решающего броска, однако город Кюстрин нами еще не взят. Какой-то фанатик, озверевший штурмбанфюрер, а скорее всего, этот чурбан-фюрер, пытается превратить город в крепость. Понаделали в домах амбразуры, всех, даже детей, вооружили фаустпатронами. У армии просто нет времени. А наших парламентеров фашисты расстреляли…

Приказано бить прямой наводкой, расстреливать каждый дом. Подойдите к карте. Вот этот сектор, Зукин, твой, а вот этот, Грунской, — твой. У других тоже есть свои объекты. Все ясно?

— Так точно!

— Ну вот и добре, — по-казачьи заключил майор. — Идите, готовьтесь. Начало в семь ноль-ноль.

Вышли мы из землянки комдива в растерянности. Куда тут идти готовиться? На улице кромешная тьма, прорезаемая осветительными ракетами, которые без конца пускают немцы, да трассирующими пулями, летящими во всех направлениях.

— Ничего мы сейчас не сделаем, — начал Зукин, — идемте спать. Часов в пять, с рассветом, соберем командиров орудий, подберем огневую позицию и все им объясним.

Я с таким предложением согласился, и мы разошлись по батареям.

В пять утра мы уже бодрствовали. Несмотря на конец февраля, утро выдалось довольно теплым. Выстроились цепочкой, десять командиров орудий и помощников командиров взводов пошли прямо в сторону Кюстрина.

До города оставалось километра два, когда мы набрели на удобную лощину с пологими скатами.

Зукин стал объяснять задачи наших батарей.

— Там же женщины, дети! — возмутился командир орудия Горобец — самый старший из нас.

— Василий Васильевич, — вмешался я, — наших парламентеров немцы расстреляли. Мы пойдем на Берлин, а врага оставим в тылу?

— Вот варвары… — опустив голову, тихо произнес Горобец.

В семь утра мы с помощником командира взвода Арменаком Саркисяном на одной установке уже были на огневой. Быстро навели установку на обреченный дом… Вместе с нашим залпом раздается оглушительный грохот, и весь силуэт города покрывается клубами разрывов. Тут же подъезжает вторая установка. Первая уехала. И снова залп… Затем третья, четвертая… И вновь первая. Каждая расстреливала свой дом. То же самое делали и многочисленные орудия ствольной артиллерии…