Иван Шевцов - Орел смотрит на солнце

Командир Литовского полка, получив приказ от командира 7-го армейского корпуса направить часть подразделений в помощь Чухнину, собрал своих офицеров и объяснил обстановку. Он говорил об их ответственности и о серьезности возложенной на них задачи. Намекнул на то, что обстоятельства могут потребовать применения оружия. Наконец спросил, нет ли у господ офицеров вопросов.

— Есть вопрос, господин полковник, — заметил прапорщик Сергеев. — Насколько я понял вас, на нас возлагаются полицейские функции, теперь уже с применением оружия против своих соотечественников?

— Этого требуют от нас интересы отечества, — недовольно морщась, прервал полковник и добавил: — Государь император требует.

Он, должно быть, надеялся последней фразой осадить дерзкого прапорщика. Но тот невозмутимо продолжал:

— У государя императора для этой цели достаточно полиции…

— Если вы, прапорщик, не… не желаете… — запинаясь, заговорил полковник и, не найдя подходящих слов, вдруг подсказал: — Или чувствуете себя нездоровым…

— Да, господин полковник, я не желаю быть палачом, — громко, но стараясь быть спокойным, ответил прапорщик. — Эта должность не для меня. На мне мундир офицера, а не полицейского.

— А за такие слова я вас обязан арестовать. Да-с, арестовать домашним арестом.

— Слушаюсь, господин полковник! — озорно ответил прапорщик.

Домашний арест. Лучшего и желать нельзя: сиди и пиши, запершись у себя в комнате. Давно Сергей Николаевич не имел так много свободного времени: десять суток!

Как никогда, споро писал он «Лесную топь», писал в среднем по десять страниц в день. К концу ареста поэма в прозе была закончена. Критики оценили ее положительно.

Выше мы вскользь касались «Лесной топи», когда говорили об учительстве Сергея Николаевича в Спасске. Здесь необходимо сказать о главном герое поэмы Фроле — главном, несмотря на то, что он эпизодичен. Фрол — «луч света в темном царстве» лесной топи. И недаром именно в Фрола влюбляется Антонина, он был первым, в ком она увидела человека. Фрол был «широкий в плечах», фигура его «сразу приросла к земле и стала шире и прочнее». «Усмешка была кривая, как у отца, а голос звучный, чуть прихваченный морозом. Слова вылетали из него певучие, плотно спевшиеся, гибкие, но самого голоса не было в словах.

«Умный», — подумала Антонина».

Фрола год держали в тюрьме за то, что он «говорил где-то не теми словами, которые были дозволены». Значит, он «политический». Ночами Фрол просиживал за книгами. «В чемодане и узле были книги; теперь они грудами лежали на столе, на подоконнике, на стульях, и от них в комнате стало. осмысленней и теснее». Можно догадываться, что среди них были и такие, за которые сажали в тюрьму. С прислугой Антониной, отвечая на ее несколько наивные вопросы, Фрол разговаривает полушутя: «На престоле всевышнего нет, и никто не возносится… Все на земле, из земли и в землю… Греха нет, смысла тоже никакого нет… Солнце греет, вот и смысл».

Ведь это ему, Фролу, принадлежат слова: «Человек… ты сначала дослужись до человека, послужи у разума на службе; человек — это чин… и выше всех чинов ангельских». «Важно, чтобы не закоченел человек, чтобы не пер по канавам, когда дорога в пяти шагах…»

Тихая, надломленная трагической судьбой Антонина вдруг рядом с ним почувствовала себя человеком. Что-то большое и светлое родилось в ней. «Глаза у него были горячие, близкие, понятные и ясные ей до самого дна… Для него не было ада, не было чуда, не было греха, и она видела, что он веселый и сильный и весь светлый…» И думает он о том, «как бы поумнее на свете прожить… Нужно так, чтобы не ты был в руках у жизни, а жизнь в руках у тебя, чтобы не жизнь тебе часы отбивала, а ты бы ей минуты отсчитывал».

Фрол готовится стать хозяином жизни, новым хозяином на земле. Отцу своему — стяжателю, представителю старого мира — он прямо говорит: «…ты не строитель жизни, строители будут другие, у которых глаза острей».

«— Такие, как ты? — сузил зеленые глаза Бердоносов».

«— Такие, как я! — вызывающе бросил Фрол».

Тюрьма не сломила его, не поколебала веры в свое дело, а только закалила ее. На упрек отца, что-де «непочетником был, непочетником и остался», он отвечает: «Меняться не к чему. Своей голове больше, чем чужой, верю». И в тюрьме-то он «за свою веру сидел. За своего бога».

Писатель не все досказал про «веру» Фрола. В условиях жесточайшей реакции и цензуры он вынужден был рисовать образ революционера, человека-борца пунктиром недомолвок и намеков. Фрол много читает, готовит себя как для предстоящей борьбы «за свою веру», так и для строительства новой жизни. Ценский настойчиво искал положительного героя, человека сильного, умного, способного переделать жизнь. Как художник, он понимал, что одного отрицания недостаточно: отрицая старое, изжившее себя, нужно утверждать новое, грядущее. В дальнейшем он продолжит поиски положительного героя. Он еще встретится и с Никитой Дехтянским в «Печали полей», и с инженером Матийцевым в «Наклонной Елене», пока, наконец, не убедится, что положительный герой, обладающий богатырской силой, гениальным умом, и есть трудовой народ.

Среди многих колоритных персонажей «Лесной топи» интересен «маленький жилистый старичок Георг, мелкий хозяин-скорняк». «Георгом называл себя он сам, — фамилия его была Егоров. Звали его Андрей Спиридонович, но он сделал из этого Аз Слово. Давно, лет тридцать назад, он пролежал три дня в летаргии и с тех пор стал считать себя новым Христом, призванным спасти людей.

Он придумывал заговоры от болезней, писал их на бумажках, подписывал: «Император всей вселенной. Слово Георг». И давал глотать».

«Император всей вселенной» был полоумный, полушарлатан, но «ему верили. Раз он назначил день, когда к нему на поклон должны были съехаться все цари и князья земли. Накануне жена его Епистимия вымыла начисто пол в избе, посыпала крыльцо песочком, убрала елками, надела серебряные серьги с розовыми камнями, сам он ходил в длинном новом сюртуке и в глаженой рубахе. Ничего не ели и ждали целый день до поздней ночи. И скорняки не работали в своем сарае, хотя день был будничный, — сидели на кожах и пили водку. Цари не явились».

Устами Георга писатель разоблачает существующие порядки, издевается над ними (тут уж и цензура была бессильна: императору вселенной все дозволено). От него всем понемногу достается: и царям, и попам, и сановникам. Вот он в глаза церковнику говорит: «Под вашей черной мантией сам черт скрывается… Вы, как столбы придорожные, только дорогу людям кажете, а сами по ней не идете. Вы — тлен…»

Вот он предсказывает жизнь, когда войн не будет, когда все народы «одним языком говорить будут — можно будет, конечно, собрать всяких негодящих людей, чтобы не пропадали даром, дать им красные кушаки, прицепить медали для потехи, и пускай себе солдатами ходят. Так, смеха ради… Прибыли финансовые будут приведены в известность. Установлена будет такая сумма, меньше которой ни у кого не должно быть, а у кого недостает, тому от казны пособие, налог будет наложен на богатых. Взятку взял или украл — смертную казнь…»