Антонин Запотоцкий - Красное зарево над Кладно

«Куда вы, Шадек?» — кричит.

«Домой, со смены, господин главный инженер», — отвечаю.

«А что вы украли?» — гремит главный.

«Что я украл?» — удивляюсь я.

«Вы, парень, дурака не валяйте. Что там у вас? — орет главный. — Я воровство пресеку!»

«Что это вам пришло в голову, господин главный? Никакого воровства, — защищаюсь я. — Это только шутка».

«Я таких шуток не потерплю! — продолжает кричать главный. — Одним штрафом вы не отделаетесь. На это есть тюрьма. Я позову жандармов».

«Но, господин главный. Не извольте расстраиваться, — уговариваю я. — Тут и вправду шутка. У меня есть товарищ. Он работает на Максовке. Это, знаете, та шахта, что Пражская металлургическая недавно открыла. Товарищ хвалится, что нигде, мол, нет такого угля, как на Максовке. Домаки, говорит, величиной с хату. Это, мол, господин главный инженер Пашек так ловко пласты находит. «Не выводи меня из себя, — говорю я товарищу. — Этот ваш господин главный — сопливый мальчишка. Он должен прежде поучиться у нашего господина главного. А ваш уголь? Бьюсь об заклад, что не принесешь с Максовки такой домак, какой я с Энгерта принесу. И, стало быть, мы поспорили: товарищ сегодня принесет домак с Максовки. Я несу с Энгерта. Гром и молния, господин главный, если мы этим максовцам не утрем нос. Я не позволю клеветать на нашу шахту и господина главного».

Главный на меня смотрит, готов меня на месте сожрать. Но вижу, что в то же время у него уголки рта вздрагивают. Жду, чем это кончится. Наконец главный разевает глотку.

«Хорошо, — говорит. — Можете отнести этот уголь к себе на Добрую. Но в понедельник утром явитесь с ним в канцелярию. Если не принесешь его назад, ворюга, то свое получишь».

«Так, заварил ты кашу, — думаю про себя. — Потащишь домак на Добрую, а в понедельник снова назад. Иисус-Мария, ведь это добрый час пути. Пари с Венцой выиграешь, но, милый мой, намучаешься».

«Не спрятать ли мне домак в лесу, — думаю, — а в понедельник взять, чтобы, по крайней мере, с ним столько не таскаться. Но это значит проиграть Венце пари. И это опять-таки не годится, — говорю себе. Ты — Шадек, и проиграешь? Где же тогда у тебя башка?» Беру домак и, надрываясь, тащу его в Добрую. Пари я выиграл.

В понедельник иду работать. На утреннюю смену и без домака. Прикидываю. Все-таки главный так рано не проснется. До того как он появится, возьму я на шахте новый домак, который был у меня там приготовлен, и покажу ему. Уголь как уголь. Главный подмены не заметит. Все-таки башка-то у меня варит. Но что бы вы думали? Этот чорт главный ждал меня у ворот, в проходной. Как только меня увидел, сейчас же накинулся.

«Ну что, Шадек? Где уголь?»

«Уголь? Какой уголь?» — прикидываюсь, будто удивился.

«Ты, парень, меня не разыгрывай! Я тебя в тюрьму посажу. Не думай, что дам себя водить за нос. Где тот уголь, который ты украл в субботу?», — орет на меня главный.

«Ах, так? Господин главный имеет, значит, в виду тот домак? Господин главный, ну куда эта Максовка суется. Я выиграл. Клянусь душой, выиграл. Венце пришлось признаться, что уголь Пражской металлургической с нашим не сравнится. Ему пришлось заплатить. Пари я выиграл. Куда там Максовке до нашей шахты. А наш господин главный, как хорошо работать под его начальством! Так я вам, ваша милость, очень благодарен, что разрешили мне этот домак унести. Я всегда говорю, с нашим господином главным Энгерт обязательно выиграет».

Главный сверкает на меня глазами, но уже не орет. Только никак не отлипнет.

«Не мелите вздор. Где уголь? Я разрешил вам унести его, но вы обещали сегодня вернуть. Где же он? Я хочу его видеть — и тотчас же».

«Ну, конечно, вы, ваша милость, можете его увидеть. Но я подумал, что все-таки не стану вас утомлять путешествием до самой Доброй из-за куска угля», — объясняю я главному.

«Что это вы, парень, плетете? — удивляется главный. — Какое путешествие? Уголь сюда должны были принести, сюда».

«Должен был, ваша милость, — соглашаюсь я. — Должен и даже нес его. Но если бы это был максовский, тогда, может быть, он и выдержал бы. А наш, энгертский? Ведь это уголь, как марципан, ваша милость. Где уж там какой-то Максовке с нами тягаться?»

«Чорт побери, парень, не задерживайте меня и говорите, где уголь. Я хочу его видеть», — горячится главный.

«Где? На Доброй, господин главный. Прямо перед калиткой моей хаты», — объясняю я.

«Как? — обрушивается главный. — Почему вы оставили его перед калиткой?»

«Рассыпался, ваша милость. Развалился начисто, как должен рассыпаться порядочный уголь. Если бы то была та каменистая дрянь с Максовки, этого не случилось бы. Но наш, с Энгерта? Рассыпался совершенно, у меня перед калиткой рассыпался. Какая жалость! Такой прекрасный домачек был. Как я надеялся, что обрадую вас, ваша милость. Ну, да чорт с ним, с углем, главное то, что я выиграл у Венцы, Энгерт — у Максовки, а вы, господин главный инженер, — у этого щеголя с Максовки. Где ему до вас! Ведь он еще и никакой не главный инженер. Так воздай вам господь бог, ваша милость, что мне этот домак разрешили унести. Мне надо идти, чтобы не опоздать на спуск».

Я поплелся потихоньку, и не вру вам, ребята, главный смотрел вслед мне с разинутым ртом, как теленок на новые ворота. Затем махнул рукой и пошел в канцелярию.

— Да я ж вам говорю, у Шадека башка варит. Ну, так хочет кто-нибудь спорить? Сегодня спускаться не будут.

— Сегодня, товарищи, спускаться не будут, — раздается вдруг сильный голос. Это старый Ванек поднялся на кучу щебня и обращается к шахтерам.

— Все вы знаете, что мы должны сегодня провести демонстрацию против войны, против спекуляции, ограбления бедных людей, против старой Австрии, за нашу социалистическую Чехословацкую республику. Поэтому мы и остались здесь. Я думаю, не нужно ставить на голосование. Может быть, кто-нибудь хочет стать штрейкбрехером? — Старый Ванек умолкает и пристально вглядывается в шахтеров.

— Что ты о нас думаешь? Кто же захочет? Скажи только, что нам делать, — слышится из толпы.

— Подождем, пока товарищи поднимутся из шахты. А потом построимся и общей колонной в Кладно. Будет митинг, будет демонстрация.

— А что другие, из Кюбецка и Роны, Пражской металлургической тоже идут? — раздаются голоса из толпы.

— В первую очередь нужно, чтобы пошли мы. Не срамиться же нам. Что скажут, если другие там будут, а Энгерт нет. Идем, товарищи!

— Идем!

Шахтеры идут. Идут с Энгерта, Бары, Роны, Прагодолов, Максовки, Шёлерки и Кюбецка. Идут со всех шахт, идут металлурги с Полдовки и Войтехского металлургического завода. Идут и идут. Идет рабочая масса, сомкнувшаяся в единый строй, осознавшая свои силы. Идут отряды с разных сторон, разными дорогами и улицами. Растут и сливаются в общий поток. Идут — и никто их не останавливает.