Валентина Краскова - Кремлевские кланы

— Тебя, Иваныч, Макаров к портрету постоянно приставляет за природную ласковость лица.

Похороны — это горе. Ушедший был чьим-то мужем, отцом, дедом или даже прадедом. Но это внешне. А мы в силу своих специфических обязанностей соприкасались с процессом изнутри. На мой взгляд, это было довольно противно. Кто-то из родни, при содействии комендатуры, ревниво читает надписи на венках и ведет скрупулезный подсчет приславших их организаций иперсоналий. Кто-то кропотливо считает венки, заботливо при этом приговаривая: «Вот если принесут еще два, то будет столько же, сколько было у такого-то, что, к сожалению, значительно меньше, чем было у такого-то, но зато, к счастью, несравнимо больше, чем у такого-то». При чем здесь сожаление и счастье — непонятно. Здесь же ребята из КГБ деловито «шмонают» венки на предмет наличия взрывчатых веществ. Им плевать, от кого те венки, — работа у них такая.

Какая-то пожилая, настырная родственница озлобленно пытается доказать Макарову, что медали должны быть разложены индивидуально, на отдельную подушечку. Макаров ей отвечает, что такая привилегия предусмотрена только для орденов. Но родственница никак не может успокоиться: «Он был такой человек, а вы!»

Слышится чей-то зычный, без стеснения голос: «Поторопите там этих старых хрычей. Пора тело выносить!»

Смотришь на это все, слушаешь, и складывается устойчивое впечатление, что это не горе, а чванное мероприятие, где каждый старается вырвать какие-то мизерные преимущества, чтобы потом где-то при случае можно было сказать: «А вот у нашего-то венков было столько-то, это на 100 меньше, чем у Суслова, но зато все остальные далеко позади. И поздравили все-все, кроме Газпрома. Надо бы с министром разобраться?»

И вроде ты ко всему этому не причастен, находишься, так сказать, при исполнении служебных обязанностей, и дело твое здесь, что называется, телячье, но все равно ощущение такое, как будто тебя погрузили в зловонную лужу.

Запомнились похороны генерал-лейтенанта Гермашкевича. Я был, как всегда, при портрете, то есть на острие клина. Генерал-лейтенант Гермашкевич был боевой генерал, от звонка до звонка отвоевавший всю Великую Отечественную, награжденный, если мне память не изменяет, девятью боевыми орденами. Но в последние годы жизни заведовал всеармейским военно-охотничьим обществом. Это последнее обстоятельство, по-видимому, произвело столь сильное впечатление на некоторых товарищей, что перед его разверстой могилой они забыли об орденах, о войне, которую генерал прошел от и до! Говорили на разные лады об одном: какой высокой культуры охотник ушел от нас и какие дивные загоны он горазд был организовывать. Не знаю, как кому, но мне при портрете было стыдно».

С кремлевских похорон — прямая дорога во власть. От членов академической похоронной команды до претендента на пост Президента России.

Читая воспоминания, трудно не поддаться обаянию личности генерала Лебедя — «человека с ружьем», который понял, что в высших эшелонах власти нет ничего сакрального.

Бархатов: «В самом начале знакомства с генералом эйфория застит глаза любому человеку, будь он хоть трижды чемпионом. Первый раунд всегда за Лебедем, и, мне кажется, он сам давно это понял и принял как свою законную фору во всех перипетиях судьбы. Причем лучше всего оттянуть момент встреч последующих…»

Зависит ли ирония истории от характера и притязаний политических вождей и игроков? Учитывается ли в истории «фактор глупости»? Ясно одно: свой приговор история выносит не торопясь.