Валентина Краскова - Кремлевские кланы

Начиная с первого дня их совместной жизни Надежда Константиновна сделалась незаменимым помощником в теоретической и революционной работе Ленина. С нею он делился всем, что зарождалось в его уме, ей он читал тотчас же все, что выходило из-под его пера; ей первой отдавал он на суд все написанное им. Она была непосредственным участником всей его бурной организационной деятельности по созданию партии.

В дальнейшем мне довелось неоднократно быть свидетельницей исключительно внимательного и заботливого отношения Владимира Ильича к Надежде Константиновне. Вспоминаю в связи с этим первое организационное заседание, посвященное нашему журналу, которое состоялось в Горках. Совершенно неожиданно оно завершилось скромным празднованием дня рождения Надежды Константиновны, о котором она сама позабыла, и вспомнил об этом лишь Владимир Ильич.

Надежда Константиновна сказала Инессе Федоровне Арманд и мне:

— Мы пробудем в Горках с Владимиром Ильичем часть субботы и все воскресенье. Приезжайте. Обсудим вопрос о характере журнала «Коммунистка», о предполагаемом составе редколлегии. Там никто не помешает нам. Поговорим обо всем подробно.

И вот нас везет высокий квадратный черный автомобиль, имеющий вид старомодного ландо. По обеим сторонам московских улиц тянутся непрерывными шпалерами снежные сугробы. Из-за них домов почти невидно. Лишь торчат выведенные в форточки окон задымленные трубы «буржуек» — железных печурок, которыми отапливались в ту пору дома. Снег не вывозили. Дворники сгребали его в кучи, и сугробы росли и росли.

По дороге в Горки я продолжаю выкладывать Инессе свою обиду на Елену Дмитриевну Стасову.

— Нет, Инесса Федоровна, я тогда в ЦК чуть не заплакала от обиды. Скажу вам откровенно, от слез меня удержала только моя «фронтовая форма». Я твердила себе: «Военному человеку слезы не к лицу».

Инесса смотрит на меня, едва сдерживая улыбку. Я еще в военном: на мне бекеша, папаха, валенки и походная сумка. Инесса Федоровна просит рассказать подробней о фронтовых делах.

Я рассказываю.

Одна за другой встают перед глазами картины недавних боев, отдельные эпизоды. Как мы были окружены конницей Мамонтова в районе Козлова осенью 1919 года, как мы отчаянно отбивались и вышли наконец из Мамонтовского окружения. Как грязные, всклокоченные, босые, почерневшие от пережитого брели пешком и добрались наконец до штаба Южного фронта лишь на вторые сутки, где о нас, как о погибших, В. И. Соловьев (член Реввоенсовета фронта) и другие строчили уже некрологи, и как мы потом сами читали их. Некоторые из спасшихся тогда вместе со мной (например, А. Перельсон, заместитель начальника политотдела фронта) погибли вскоре на польском фронте.

Постепенно оживляясь, я рассказываю о том, как произошел перелом, как мы стали одерживать победу за победой, отвоевывая отнятые у нас города, и наконец прижали врага к морю.

Но вот шофер поворачивает круто. Показались деревянные домики. В окнах светятся маленькие огоньки. И вдруг вырвались на яркий свет — впереди показался большой освещенный дом.

Мы въехали в великолепный, запушенный снегом парк. Огромные дубы и клены стояли в зимнем убранстве. Высоченнейшие ели как будто протягивали нам свои пушистые лапы. Нас несколько удивило, что так ярко освещен весь дом. Точно ждут гостей. Было известно, что Владимир Ильич не любил «огромное зало» — как выражалась Олимпиада Никаноровна, помогавшая в доме по хозяйству, — с массивной бронзой, претенциозной мебелью и золочеными рамами портретов двух семей: фабрикантов Морозовых и московского градоначальника Рейнбота, который получил имение Горки в приданое, женившись на вдове Саввы Морозова.

Нас встретили внизу Надежда Константиновна и Владимир Ильич. Мы были несколько озадачены необычной торжественностью. Владимир Ильич, видя наше смущение, сказал, потирая руки, с заговорщической хитринкой в глазах:

— А сегодня у нас день особенный — день рождения Надежды Константиновны.

Инесса Федоровна, несколько обескураженная и смущенная, сказала:

— А я-то как опростоволосилась. Совсем из головы вышло. Из-за работы и повседневной сутолоки обо всем на свете позабудешь. Мы ехали на заседание… Ну какое же заседание в такой день? — сокрушалась она. — И как же это я забыла!

А Надежда Константиновна ей в ответ:

— Ну, вот еще придумали! Кто же в такое горячее время обращает на это внимание? Это ведь не старые времена: жизнь в Шуше или тихой Швейцарии.

Между прочим, как я узнала впоследствии, приехала в тот вечер сюда и Мария Ильинична, отлучившись из «Правды», несмотря на спешную работу, чтобы по-семейному отметить это торжество. Мария Ильинична, или «хозяюшка», как называли ее в кругу родных, была хранительницей семейных традиций. Но она очень огорчилась, узнав, что Надежда Константиновна в такой вечер назначила заседание, и сразу же уехала обратно в Москву.

Когда мы уселись, Владимир Ильич сказал, лукаво улыбаясь:

— Мы с Маняшей даже сюрприз устроили по такому случаю.

Надежда Константиновна вопросительно посмотрела на Владимира Ильича своими добрыми глазами, да и мы были очень заинтригованы.

Едва он успел произнести эти слова, как перед нами выросла Олимпиада Никаноровна (в быту — Никаноровна). Она была работницей с Урала, и Владимир Ильич, по словам Надежды Константиновны, находил, что в ней силен «пролетарский инстинкт». Сидя порой на кухне за чаепитием, Ленин любил потолковать с ней о грядущих победах.

Никаноровна обеими руками торжественно держала на большом блюде круглый румяный пирог, который она внушительно и энергично поставила на стол.

— О какая прелесть! Настоящий, всамделишный, румяный пирог — это действительно сюрприз! — воскликнула Инесса.

— И роскошь по нынешним временам, — добавила несколько смущенная Надежда Константиновна. — А главное, все делалось в глубокой тайне от меня. Вот заговорщики-то! Это действительно сюрприз! — сказала она, теперь уже улыбаясь, видимо, тронутая вниманием Владимира Ильича, и добавила: — Ну что ж, пирог так пирог. Давайте-ка резать его и есть.

И тут же приступила к делу. Чай уже был подан. Она сначала ножом слегка провела поверху пирога, намечая равные куски, и хотела его клинообразно разрезать. Да не тут-то было! Едва она воткнула нож, как пирог стал рассыпаться на отдельные кругленькие желтенькие крупиночки, которые стали выпрыгивать из плоского блюда на скатерть. Попробовала еще раз. Пирог явно расползался. Она тыкала ножом, как тот аист, который стучал длинным клювом по тарелке с тонкоразмазанной кашей, но не могла ухватить ни одного куска. Смущенная Надежда Константиновна, у которой рука вместе с ножом вопросительно повисла в воздухе, сказала: