Валентина Краскова - Кремлевские кланы

«Вся животно-человеческая жизнь — это не что иное, как торговля, которая не покрывает расходов, это — игра, которая не стоит свеч. Зачем же тогда жить? Если мы проанализируем нашу психологию, то мы увидим, что в нас живет огромная любовь к существованию, желание жить во что бы то ни стало, не обращая внимания на ценность и цель жизни. Мы хотим жить, не зная зачем и к чему. Хотение основано ни на чем. Только в полном отрицании и отказе от всякого хотения, что, однако, не может быть следствием намеренного принуждения, а вытекает из самого внутреннего отношения познания к хотению, — мы находим выход из нашего существования, которое оказывается для нас лишь страданием».

В январе 1931 года Еврейское телеграфное агентство из Америки обратилось к Сталину с вопросом о его отношении к антисемитизму. Сталин ответил в свойственной ему манере: «Национальный и расовый шовинизм есть пережиток человеконенавистнических нравов, свойственных периоду каннибализма. Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма. Антисемитизм выгоден эксплуататорам, как громоотвод, выводящий капитализм из-под удара трудящихся». Этот громоотвод нужен был самому Сталину.

Индийский дипломат Т. Кауль говорил о том, что в Москве всегда «ходили анекдоты» о евреях и представителях других национальностей, как и в некоторых западных странах, но они носили добродушный характер и не были расистскими или злобными. Малиновский мне однажды рассказал: «Молодой образованный еврей пришел к местному партийному начальнику и сказал, что хочет вступить в партию. Начальник ответил: «Молодой человек. Вам придется многим пожертвовать — как члену партии. Возможно, бросить курить, пить, бросить женщин». Молодой человек сказал, что он к этому готов. Начальник тогда сказал: «Вам, может быть, придется пожертвовать и жизнью». Молодой человек ответил: «А что это за жизнь без курева, вина и женщин. Такой жизнью можно и пожертвовать».

Отвлекаясь от шуток, тогда не было организованной кампании против евреев. Наказывали лишь тех, кто питал симпатию к загранице и об этом распространялся. Некоторые евреи занимали важные правительственные посты, как, например, Каганович, многие были известны в артистических, научных, литературных кругах».

Вопросу — Сталин и антисемитизм — особое внимание придает в своих воспоминаниях Н. С. Хрущев. Особо наглядно это проявилось в реакции Сталина на замужество дочери Светланы.

«Я не знал этого человека. Морозов, по-моему, фамилия его. Фамилия у него русская, а сам он еврей. Они жили какое-то время, и Сталин его терпел, но я никогда не видел, чтобы этот Морозов был приглашен Сталиным.

Когда родился первый сын, то, я думаю, Сталин его никогда и не видел. Это тоже откладывало свой отпечаток на душу Светланки. Потом вдруг этот приступ антисемитизма у Сталина после войны. Она развелась с Морозовым. Он умный человек. Мне говорили, что он сейчас хороший; экономист, имеет ученую степень доктора экономических наук. Одним словом, он хороший советский человек.

В тот период, когда Сталин потребовал от Светланки, чтобы она развелась со своим мужем, он, видимо, сказал то же и Маленкову. Потому что дочка Маленкова, очень хорошая девочка Воля, еще раньше вышла замуж за сына друга Маленкова — Шамберга. Он очень хороший партийный работник, и я очень высоко ценил этого человека. У Маленкова он работал много лет в его аппарате, и все резолюции, которые поручались Маленкову, прежде всего готовились Шамбергом. Это был грамотный и порядочный человек. Я много раз встречался с Шамбергом у Маленкова. Он мне очень понравился — молодой человек, способный, образованный. Он тоже был экономистом. Вдруг мне сказала жена Маленкова, Валерия Алексеевна, к которой я относился с большим уважением, — умная женщина — что Воля разошлась с Шамбергом и вышла за другого — за архитектора.

Я не буду сравнивать, кто из них хуже или лучше, — это ее дело. Жена определяет, какой муж у нее лучше, первый или второй. Я считаю, что и второй был тоже хороший парень. Он был моложе ее на несколько лет, но бросить сына друга — непонятно, и мне это не понравилось.

Маленков не был антисемитом, и Маленков мне не говорил, что Сталин ему что-то сказал. Но я убежден, что если Сталин ему прямо не сказал, то, когда он услышал, что Сталин потребовал, чтобы Светланка развелась со своим мужем, потому что он еврей, безусловно, Маленков догадался сам и сделал то же самое со своей дочерью. Сталин, кажется, знал, что дочь Маленкова вышла замуж за еврея.

Это тоже проявление такого низкопробного позорного антисемитизма: если Сталин так сделал, то он тоже это сделает.

Я считал, что Маленков нормальный, здоровый человек и не болел этой позорной болезнью.

Вообще, большим недостатком, который я видел у Сталина, было неприязненное отношение к еврейской нации. Он вождь, он теоретик, и поэтому в своих трудах и в своих выступлениях он не давал и намека на это. Боже упаси, если бы кто-то сослался на его разговоры, на его высказывания, от которых явно несло антисемитизмом.

Когда приходилось ему говорить о еврее, он всегда разговаривал от имени еврея со знакомым мне утрированным произношением. Так говорили несознательные, отсталые люди, которые с презрением относились к евреям, коверкали язык, выпячивали еврейские отрицательные черты. Сталин это тоже очень любил, и у него выходило неплохо.

Я помню, были какие-то шероховатости, я бы не хотел сказать, волнения, среди молодежи на тридцатом авиационном заводе. Доложили об этом Сталину, и по партийной линии, и госбезопасность докладывала. Когда сидели у Сталина, обменивались мнениями, Сталин ко мне обратился, как к секретарю Московского городского комитета: «Надо организовать здоровых рабочих, пусть они возьмут дубинки, и, когда кончится рабочий день, этих евреев побьют».

Когда он говорил, я был не один, там были Молотов, Берия, Маленков. Кагановича не было. При Кагановиче он антисемитских высказываний никогда не допускал.

Я послушал его и думаю: «Что он говорит? Что такое? Как это можно?»

Когда Сталин сказал — палками вооружить рабочих и бить евреев, мы вышли. Берия так иронически говорит: «Что, получил указания?»

«Да, — говорю, — получил. Мой отец был неграмотный, но он не участвовал в погромах, что считалось позором. А теперь мне, секретарю Центрального Комитета, дается такая директива».

Я знал, что хотя Сталин и дал прямое указание, но если бы что-либо такое было сделано и стало бы достоянием общественности, то была бы назначена, безусловно, комиссия и виновные были бы жестоко наказаны. Сталин не остановился бы ни перед чем, задушил бы любого, чьи действия могли скомпрометировать его имя, а особенно в таком уязвимом и позорном деле, как антисемитизм.