Валентина Краскова - Кремлевские кланы

— Но человеку порой трудно доказать, что он невиновен. Как я докажу, что я не украл?

— Я про Якира вам рассказывал? История Якира была такая, что меня за глотку брала.

Ворошилову доложил генерал Дубовой. «Скобелевым» его дразнили, звали — борода, как у Скобелева. Сын Дубового, моего друга, горловского шахтера, большевика с девятьсот пятого года. Он пришел к Ворошилову и доложил, что состоял в контрорганизации и сказал: «Вы доложите Сталину, чтобы он, как следует, допросил Кагановича, потому что он тоже с нами».

— А кто этого Дубового тянул за язык?

— Кто-то ему сказал.

— Но ведь он и на себя наговорил.

Феликс Чуев: «Каганович упомянул здесь о сыне. Считаю нужным пояснить. В 30-е годы Каганович один из влиятельнейших членов Политбюро, ближайший сподвижник Сталина. Живет в Кремле с женой и дочерью. Жена Кагановича Мария Марковна постоянно болела. Мая подросла, ей уже пятнадцать лет. Родители захотели взять из детского дома ребенка. К тому же, у многих высших руководителей страны в ту пору были приемные дети — у Сталина, Молотова, Ворошилова… Наверно, это тоже имело значение».

— Мая, — сказал отец дочери, — поезжай в детские дома, посмотри, может, тебе понравится какой-нибудь маленький мальчик, давай возьмем его, будем воспитывать.

Мая поехала с порученцем Кагановича Н. Г. Сусловым. В одном из детских домов приглянулся ей мальчик — беленький, голубоглазый. Он тоже сразу, с первых минут, привязался к Мае. Привезли его домой, в Кремль. Родители посмотрели: — Хороший мальчик, но кто же скажет, что он наш сын? Вот если бы черненький…

Пришлось Мае поехать еще раз. Выбрала черноволосого мальчика. Но его уже не привозили в Кремль, чтоб не травмировать, а только сфотографировали. Родители посмотрели карточку — понравился. Привезли. Было в нем что-то восточное, похоже, узбекское. Подкидыш, на вид — годика два с половиной. Больше о нем ничего не было известно — кто он, от каких родителей… Но сам он себя называл почему-то Юрой Барановым. Стал Юрием Кагановичем.

Мальчик он был, что называется, трудный. И няньке, и учительнице доставалось от него. Но вырос, окончил военное училище. А дальше жизнь сложилась не совсем удачно. Трижды женился. Служил на Севере и в Читинской области. Умер очень рано — в сорок четыре года. Остались дочь и сын от разных жен.

Лазарь Моисеевич считал их собственными внуками и посылал им деньги из пенсии.

— Откуда взялась фамилия Сталин?

— Ну, ну.

— Он рассказал, что была такая женщина — Людмила Николаевна Сталь.

— Сталь была. Людмила Сталь была. Она работала в ЦК партии. Известная работница. Она среди женщин работала.

— Успенский говорит, что она была любовницей Сталина.

— Неверно. Этого я не знаю, не могу сказать. Но Сталь была, я ее знал уже седой. Дебелая такая, но, видимо, интересная женщина была. Возможно. Говорили и другое. Говорили про Славотинскую. Она была мать жены Трифонова Валентина Андреевича, члена Военного совета. Она работала у нас в ЦК партии. Сталь работала в журнале «Работница». Славотинскую я знал, она у меня часто бывала на приеме. Есть письма Сталина к Славотинской. Это известно. Она в Ленинграде жила. Если уже подозревать, то можно подозревать Славотинскую, поскольку есть документы, письма. А вот про Сталь — не знаю. Может быть, был роман и со Сталь…

— Роман был, якобы, в период первой русской революции. Она его старше лет на десять. А потом возобновился между февральской и Октябрьской революциями. Успенский говорит, что она работала в ЦК партии и редактировала все произведения Сталина. И получила орден Ленина в тридцать девятом году. А он взял фамилию — Сталин.

— Если она получила орден, то получила орден за работу. А что, возможно, были какие-то привязанности у Сталина. У него были перерывы, видите ли. У него жена умерла до революции. А на Надежде Сергеевне он женился в девятнадцатом году, до девятнадцатого года имел право любить кого угодно. А откуда Успенский знает?

— Где-то выискал.

— Где он мог выискать? Он молодой, старый?

— Воевал в войну.

— Мне его книгу дали. Еще не читал.

— Интересно, что вы скажете. У меня такое ощущение, что это придумано.

— Говорили, будто бы Шапошникова под советником имел в виду, но Шапошников умер во время войны. Шапошников не мог быть его тайным советником.

— А то, что жена Игоря Шапошникова — Славотинская? — вступает в разговор Мая Лазаревна. — Ничего вам не говорит?

— Возможно, Я знал ее хорошо, — говорит Каганович.

— Если я ее встречу, можно спросить, работала ли твоя мама в ЦК? — говорит дочь.

— Работала наверняка — мама или бабушка. Возможно, бабушка. Я ее хорошо знал. Есть письма, опубликованные даже.

— Молотов по-другому объяснял. Он говорил: «Сталин — индустриальная фамилия».

— А откуда Ленин? — вопрошает Каганович.

— Ленский расстрел, говорят, — размышляет Мая Лазаревна.

— Ленский расстрел был в двенадцатом году, а Ленин уже в девятьсот пятом подписывался Н. Ленин. Это версия ерундовая. Кто-то из школьных учителей придумал, — говорю я. — Знаете, какая есть версия?

— Какая? — интересуется Каганович.

— Первый жандармский ротмистр, который допрашивал молодого Ульянова, был по фамилии Ленин.

— Ав Малом театре был артист Ленин, народный артист республики, — говорит Мая Лазаревна. — Так он, говорят, дал объявление во время революции: «Прошу не путать».

Марксисты заблуждались. Личности с их индивидуальными качествами имеют значение в истории.

Личности формируют историю. Не подлежит сомнению, что они сформировали и советскую историю.

Система обладает собственной мощной инерцией, собственными закономерностями и динамикой. Лидеры приходят и уходят, но Леонид Брежнев — не Никита Хрущев, а Хрущев не Иосиф Сталин. Немыслимо даже представить, чтобы Брежнев был в состоянии провести безжалостные чистки 30-х годов, даже если бы обладал для этого необходимой властью и возможностями.

В Армении дети воспринимаются как Божье благословение. Таким благословением для семьи был и Анастас Микоян.

Индийский посол в СССР Т. Кауль говорил: «Анастас Микоян был умным армянином, специалистом по внешней торговле, сообразительным, расчетливым, с глубокой проницательностью в отношении людей и дел, на переговорах твердый, но приятный. Как и Косыгин, он никогда не был первым номером, но всегда входил во внутренний круг, был близким к первому номеру, будь то Сталин, Хрущев или Брежнев. Ему поручали самые сложные миссии, как, например, в Японии. Хотя ему и не удалось убедить японцев принять его точку зрения, он подошел к этому весьма близко.

Когда президент Радхакришнан приехал в ходе визита в Ереван, я находился во второй машине, и толпа, стоявшая вдоль улицы, смотрела на меня и кричала: «Вот Микоян». Я рассказал об этом Микояну, и мы здорово посмеялись. Армяне и выходцы из северной Индии внешне похожи. Я слышал историю о Микояне, которую приписывают Хрущеву. Когда они оба были в Ватикане, Папа приказал, чтобы в их честь на стол за обедом был поставлен его лучший сервиз из золота и серебра. Во время еды разговор зашел о христианстве и коммунизме. Папа сказал: «Мы, христиане, верим в чудеса. А есть ли у вас, коммунистов, чудеса, в которые можно было бы поверить?» «Конечно, есть, — последовал ответ Хрущева. — И я Вам сейчас одно покажу. Вот я беру одну из Ваших лучших золотых ложек и кладу в свой карман. Раз-два, и вот я вынимаю ее из кармана Микояна».