Юван Шесталов - В краю Сорни-най

Разве забудешь такое? Журчание струй у самого крыльца. Плеск рыб и лепет диких уток. Они где-то здесь, в траве, пахнущей зеленой водой. И не раз во сне с крыльца своего дома пристрелишь утку из ружья. Да так было и на самом деле. Из одного дома до другого в половодье, в лето большой воды добирались на лодке. А большая вода частенько играла. Поэтому, наверное, колхозники решили перенести свое село на другой, более высокий берег.

Помню, как отец мой выбирал место и для своего дома, и для правления колхоза, и для клуба. Помню первый стук топоров на этом глухом берегу, с дремучим тогда кедрачом и ельником. Первый выкорчеванный участок. Первая борозда в колхозном огороде. А осенью — крупные клубни картошки. Помню запеченную на костре картошку и запах смолистого дымка. У дымка жили в то памятное лето. В палатках спали. К осени поднялся первый дом…

В Теги приезжаю я с особым трепетом, может, еще и потому, что нам, сыновьям, не безразлично то, что сделали наши отцы. Какой пласт жизни им удалось поднять!

Многие годы председателем колхоза работал здесь мой отец, Шесталов Николай Тимофеевич. Теперь он персональный пенсионер. Но люди помнят доброе. Их рассказы о том времени обрастают и собственными домыслами.

Вот одна из многих услышанных мной на Обском Севере историй о колхозе.

Было это уже к концу войны. Внезапно умер председатель колхоза. Мужчины, конечно, все на фронте. Если кто и был дома — то это вернувшиеся с фронта инвалиды. И некого, кажется, в председатели-то выбирать. А без хозяина? Привыкли уже жить колхозом. И рыбу добывать надо. А рыба наша вкусная, жирная — добрая подмога фронту. Остались мы без председателя. Как жить-то нам? Опять по старинке? А народу по тем временам у нас было немало. Женщины. Старики. И молодежь подрастала. И организовать эту силу некому.

Район выручил. Прислали нам человека. Тоже фронтовик, из госпиталя недавно приехал. Но молодой еще…

Поначалу он нам не понравился. Чужой — и все, хоть все голосовали за него на собрании.

А он словно и не замечал ничего — хозяином себя чувствовал! Глаза свои сует всюду, руками, кажется, смотрит. Во все вникает. До всего докапывается. И разговаривает по-хозяйски.

А мы старых хозяев еще не забыли. Своих и чужих в смехе, как в рыбьем жиру, катали. Посмеиваемся меж собой и смотрим: что же дальше будет? А он, как молодой осенний лед, гнется, но не ломается, с каждым днем крепче.

Помним, как одолел тиф. Из Березова, районного центра, приехали люди в снежных платьях — врачи. Председатель долго о чем-то беседовал с ними. А потом приказал точить топоры. И сам превратился в строителя. Полетели щепки. Миг — и домик под крышей. Быть бы готовой бане — да некому сложить печь. До недавнего времени кирпичей-то мало кто из хантов видел. И стал печником сам председатель.

А мы смотрели: что же дальше будет?

Видим: председатель в магазин идет. Не один, а со своими товарищами. Товарищей успел заиметь из молодежи.

Ну, думаем, дело плохо. Разберут они и без того скудные товары. И действительно, весь материал исчез с полок.

— Грабители! — кричал уже кто-то, угрожая расправиться.

— Это же для вас! — успокоил председатель и выделил каждому по четыре метра ткани.

— Сшейте себе платье, но не надевайте! — приказал он сурово. Он тогда разговаривал только приказом. Видимо, считал, что иначе и невозможно.

«Что это такое? — подумали мы. — Не хочет ли он нарядить в это платье идолов, лесных духов? Если нет — то почему нельзя надевать сшитое для себя платье?»

А люди в снежных платьях тут как тут. Заходят в каждый дом, опрыскивают какой-то «священной» водой, все переворачивают, велят до блеска мыть дома.

На краю деревни уже дымилась баня.

— Злых духов будем выгонять. Веничком. Горячим паром! — сказал председатель. И первым пошел хлестаться березовыми ветвями. Из себя сначала выгнал «злых духов». За ним и мы пошли.

Мыться в бане… Ведь это было делом не простым. Мало кто раньше даже в реке купался. А тут обжигаться горячим паром! «Не грех ли это будет?» — задумывался кое-кто.

И все же вымыться пришлось. Заставил. Надели новые, чистые платья. Тиф от нас ушел…

На Оби шла большая рыба: муксун, нельма, сырок, осетр… Разделил председатель между колхозниками все сети, всю имевшуюся снасть и сказал:

— А сейчас будем играть!

— Будем лучше рыбу ловить. Зачем нам играть? Маленькие, что ли? — сказали мы.

— Рыбачить и будем, но кто больше поймает — тому фантик, премия! — объяснил председатель.

Сам тоже рыбачит. Старается больше всех наловить.

А мы хуже, что ли? И давай промышлять серебряную рыбу. И давай перегонять друг друга. Кто больше поймает — тому премию дают. На собраниях о нем говорят. Победителям колхоз новые дома строит. В газетах о них пишут, в район и в округ возят. О нашем колхозе заговорили большие начальники.

И председатель наш стал другим. И мы вроде стали другими. Все чаще и чаще держали наши руки переходящее Красное знамя. Колхоз стал набирать силу. Появилась у нас мотолодка. Первая в колхозе мотолодка. Пусть она была и тяжелой, и дымной, но люди восхищались ее волшебной способностью плавать без силы мозолистых рук…

Ах, лодки, наши легкие лодки, скачущие по седым волнам, мы сегодня не поем о вас песен!

Ах, лодки, наши быстрые рыбки, мы крылья песен подарили той, первой! Пусть она медленно плавала. Но для рыбака первый осетр дороже остальных. Ему и песни, и заклинания, и молитвы.

А на дымной, прокопченной корме мотолодки важно стоял наш председатель. Он пел песню о колхозе-миллионере. А мы ему, наверно, уже подпевали. Долго подпевали — долго работал председатель.

Много раз с тех пор прилетали утки, неся на крыльях новую весну. Много раз улетали утки, унося с собой время. Те далекие дни стали памятью, те далекие люди живой легендой стали. Может быть, что-то и не так, по-другому что-то было. Но так рассказывают люди.

О том незабываемом времени напоминает и письмо, которое однажды получил мой отец — бывший председатель.

«Помните суровую зиму 1944 года, когда в поселениях Обского Севера бушевала эпидемия сыпного тифа? — начиналось письмо. — Нам с врачом И. Ф. Гладких пришлось около трех месяцев бороться с этой инфекцией. Около ста дней без отдыха, а часто и без сна трудились днем и ночью и победили инфекцию».

Как не помнить тот суровый год!

В селе свирепствовал тиф.

Рядом с опытным врачом И. Ф. Гладких была и автор этого письма — Галина Ивановна Щепина. Тогда она, совсем молоденькая, голубоглазая, светлолицая, казалась волшебницей. Колола иглой, тонкой и сияющей, давала таблетки, опрыскивала дома какой-то таинственной жидкостью. И люди оживали, на смугловатых лицах появлялась улыбка. Вот какой была тогда Галя Щепина!