Юван Шесталов - В краю Сорни-най

— А и правда: языки огня похожи на лисиц. Скачущие лисицы, красновато-золотистые.

— Хорошо у чувала: огонь не прячется.

— А у нашего учителя печь каменная.

— Не каменная, а кирпичная. Кирпич люди сами сделали, а камень на берегу валяется. Дикий он, как и деревья.

— Моя загадка: какая печь лучше?

— Это кому как: русским, наверно, белая печь, она не дымит, как чувал. А нам, манси, наверно, без чувала плохо будет.

— Почему?

— Огонь спрячет свой танец. Глаза радость потеряют. И загадки загадывать, может, не захочется… Моя загадка: а почему одна сторона чувала почти до потолка открыта?

— Разве это загадка? Думать-то здесь над чем? Наверно, потому чувал открыт, что от него свет в юрте. Без огня ночь стояла бы.

— Моя загадка: в углу дремучего леса стоит чаша со строганиной из нельмы, со строганиной из осетра.

— О, это то, что кушает чувал! Вот они валяются, твои стружки. Сытым будет чувал. Много ты настрогал.

— Моя загадка: хорошей ли едой питается, плохой ли едой питается, а в свой дом заходит.

— Так это нож заходит в ножны. Что ты строгаешь?

— На черный лук натянута острая костяная стрела. Отгадай!

— Костяная стрела… Наверно, это клюв. А какой птицы, не знаю.

— Тогда еще: мужчина в черном кувсе [15] Кувсь — меховая рубашка с капюшоном мехом наружу. за ночь облазает верховья семи лесных речек, собирая камешки.

— А, глухарь! В его зобу бывают камешки. Как надуешь этот зоб, легкий, прозрачный шар получается. А камешки внутри глухо позванивают.

— Я глухаря и вырезаю.

— А я, знаешь, кого?

— Пока не знаю. У тебя ведь ничего не получилось.

— Тогда моя загадка: в дремучем лесу серебряная дубина валяется.

— Любой манси знает такую загадку: медведь!

— А я не такого хочу вырезать. Не дубину, а страшного, черного, как коряга. Под ветками притаился он. Вот-вот набросится. Увидишь и задрожишь, как голый на морозе. Стра-а-ах!.. Сам дрожал. От коряги убегал, думал: медведь…

Это память моего таежного детства. Я на самом деле видел настоящий чувал. И тоже загадывал такие загадки. А мой приятель их без труда отгадывал. Тогда они мне не казались необычными. Они были так же понятны и естественны, как желтое солнце, звенящая река, голубое небо…

Теперь они мне порою кажутся странными, слишком экзотическими, не похожими на загадки других народов. Но в этой «непохожести» мне видится своеобразный взгляд народа на мир и начало оригинального искусства.

В 1937 году советский павильон Международной выставки в Париже был украшен картинами и панно молодых художников, воспитанников художественной мастерской Института народов Севера. Тысячи парижан восхищались искусством северян. Высоко оценило работы северных художников и жюри выставки, присудив им золотую медаль «Гран-при».

Среди них был и мой земляк — Константин Панков, панно и картины которого и ныне украшают отдел искусства народов Севера Арктического музея в Ленинграде.

Недавно известный ленинградский писатель Геннадий Гор, много сделавший для пропаганды творчества писателей и художников Севера, написал книгу «Ненецкий художник К. Панков», получившую добрые отзывы в печати. В этой книге он называет Константина Панкова выдающимся художником Севера.

Геннадий Гор видит своеобразие К. Панкова в том, что он соединил в своем искусстве фольклорное видение мира, непосредственность и искренность охотника, сына тайги, с современной живописной техникой, с безукоризненным чувством цвета и композиции.

Я смотрю на акварели и картины «Синее озеро», «Горы играют», «Волны», «Охотник», «Ловля птиц», и мне кажется, что я снова вижу родные места.

В таком же амбарчике на резных столбах моя мама — настоящая охотница — хранила добычу.

И у нас была такая же «морда» [16] «Морда» — рыболовная снасть, сплетенная из кореньев. . И костер с котлом, где уха дымится, — это тоже мой костер, и уха моя.

Огромное дерево, которое «выросло» посреди акварели «Синее озеро», — тоже мое дерево. И обо всем этом я давно, когда даже не знал о существовании картин К. Панкова, написал:

Константин Панков родился в деревне Саранпаул Березовского района, где я не раз бывал. Мать его была мансийка, отец — ненец. Он слышал в детстве такие же песни, как и я, такие же загадки загадывал своему приятелю. И загадки те были совсем не странными. Обыкновенными были они, не экзотическими. Каждый манси их понимает с первого слова.

Возможно, кому-то рисунки Панкова покажутся «примитивными», «детскими», «наивными». Это глубокое заблуждение!

Если Панков изображает человека штрихами, давая лишь общие очертания, то это не потому, что он не умеет рисовать. Он это делает так же, как его предки, которые несколькими взмахами топора вырубали на дереве лицо идола или на скалах Урала несколькими штрихами вырезали изображение духа, приносящего людям удачу.

Нет! Это не оригинальничание на западный манер!

Это традиция, это способ выражения своих мыслей, своего состояния. Своеобразный взгляд на мир, идущий с древности. Это подтверждают археологические находки.

Летом 1968 года археологический отряд Московского государственного университета на территории Ханты-Мансийского округа нашел клад — 92 бронзовые отливки.

Загадочные звери с оскаленными пастями, поджатыми лапами, вытянутыми туловищами. Собака или рысь, волк или бобер? Сразу не скажешь, кого изобразил древний мастер, не проявлявший никакого интереса к реальным формам.

Как считает Вадим Старков, руководитель раскопок, эти фигурки, пролежавшие в земле более двух тысяч лет, не украшения, а произведения ритуального искусства. Эти фигурки, поражающие нарочитым схематизмом, изображают предка умершего, его тотема.

И, как утверждают исследователи, «эти находки показали, что археологи столкнулись в Приобье не с какой-то отдаленной ветвью скифского искусства, не с изделиями мастеров, лишь копирующих случайно попавшие к ним образцы, но с высоким и самобытным искусством».

Своеобразное видение мира живет и в современных загадках, орнаменте, надписях на скалах, в пантографическом письме современных манси и хантов. Вот где истоки своеобразного искусства Константина Панкова!

Не забыли ли современные художники Севера оригинальный опыт, зоркий глаз предков?

Недалеко от Саранпаула, где родился Константин Панков, в таежной деревеньке, на берегу той же реки, живет манси Петр Шешкин. Под его охотничьим ножом дерево поет, оживают в дереве рыбаки, добывающие рыбу из-подо льда, охотники, сдающие шкурки пушистых соболей, оленеводы, пасущие стада оленей, росомахи, волки и рыси, хозяева тайги медведи и лоси, филины и орлы…