Юван Шесталов - В краю Сорни-най

И лыжи медленно, как усталые олени, несут его в гору. Над белым лбом берега шапкою седоватых волос седеют тальники. На глазастом снегу нет ни одного черного глаза горького дыма. Хорошо дышать! И куропаткам, и человеку. На снегу только седые узоры. Их рисуют чистые лапки белых красавиц. Они снежными комками движутся от куста к кусту, от сугроба к сугробу. Вася любит читать эти узоры. Он знает, сколько минут назад прикоснулись к этой белизне лапки, в какую сторону взмахнули крылья. И вслед взмаху белых крыльев летит сердце охотника.

Сердце охотника летит за птицей. Лыжи охотника бегут за зверем. Зверь живет в тайге.

Для манси и ханты тайга, как и река, кормилица.

Больше всего в ханты-мансийской тайге белок. Бывают годы, когда охотники приносят с охоты тысячи тысяч беличьих шкурок. А эти шкурки издавна ценятся, как и шкурки соболя и других пушных зверей.

Всегда высоко ценился и теперь ценится соболь. Это юркий хищный зверек. Меньше домашней кошки он. А мех его славится особой пышностью и красотой. Бывают соболи песчано-желтого цвета, черные и темно-коричневые.

Этот зверек с дорогим искристым мехом сыграл исключительную роль в истории Сибири. Ради собольего меха в древности не раз отправлялись люди в дальние походы, брались за копья, воевали. На Руси существовала «соболиная казна». И собольи шкурки при дипломатических сношениях с иностранными государствами нередко решали вопросы в благоприятную сторону. «Соболиная казна» в начале семнадцатого века оценивалась в шестьсот тысяч рублей и составляла около трети годового бюджета. О размерах ясака свидетельствует один из документов:

«В 1586 году московский государь наложил ясаку… на Обь Великую и на все городки обские 200 000 соболей, 100 000 лисиц черных и 500 000 белок…»

В прошлом веке соболь был на грани исчезновения. Его хищнически истребляли.

Советская власть не только спасла соболя от уничтожения, но и приняла конкретные меры для сохранения и приумножения соболиного племени. На участке тайги между реками Северная Сосьва и Конда, где оставалось всего несколько десятков соболей, в 1929 году был организован Кондо-Сосьвинский боброво-соболиный заповедник. В настоящее время в ханты-мансийской тайге опять стало много соболя.

Для охоты на соболя, белку, горностая и других пушных зверей созданы ПОХ — промысловые охотничьи хозяйства, а в колхозах и совхозах есть бригады охотников.

Но северяне теперь не только охотятся за дикими зверьками, но и сами их разводят. Созданы специальные совхозы, где выращивают черно-бурых лисиц, песцов, норок.

Звероводы и охотники округа ежегодно сдают пушнины на несколько миллионов рублей.

…Сердце охотника летит за птицей. Лыжи охотника бегут за зверем.

А вот горностай. Он попал в Васин капкан. В прошлое воскресенье поставил его у входа в норку. Половил горностай под снегом мышей, хотел выйти — и ошибся.

Вася ставил капкан по всем правилам охоты. Чтоб не пахло человеком, он не трогал капкан голыми руками. Чтоб не пахло железом, капкан покрыл чистым листом бумаги. Чтоб не пахло бумагой, посыпал снегом.

Вася знает правила. Не к лицу ему ошибаться! Вот горностай ошибся. А он не такой уж глупый. Его не каждый поймает. Пусть попробуют другие. Посмотрит Вася, как они его поймают!

Э-эй! А деревья уже стали ресницами солнца. Э-эй! А солнце уже уходит в снег! Э-эй! Скоро на электростанции смена Васи наступит. Хорошо на охоте, а людям свет нужен! Э-эй! Э-эй!

«Дошел Мирсуснэхум до места, где небо и земля вместе сходятся. Смотрит и глазам не верит: опять куда-то уходит небо, опять куда-то бежит земля. Неужели у земли нет края, а у неба — конца? Между небом и землей — огромная дыра. В нее вделан железный перевес [14] Перевес — сеть для ловли уток, гусей. Ее вешают на просеке между деревьями. , сверху донизу натянут. Зорким ястребиным взором дыру даже не заметишь. У перевеса какой-то молодчик сидит.

— Убью! Убью! — говорят его глаза, жаждущие добычи.

— Поймаю! Поймаю! — трясутся его руки, задушившие не одного зверя, не одну птицу. Видно, ждет гусей, лебедей, уток.

Мирсуснэхум восьмикрылого коня положил в карман. Из кармана вынул шкурку железного ястреба. Забрался в шкурку, полетел прямо на железный перевес. Ударился о стальные ячеи.

Молодчик опустил свою ловушку. Обрадовался, что поймал самого ястреба. Чуть не запутался Мирсуснэхум в стальных нитях, но успел их разорвать. Молодчик бросился за ним, чтоб схватить его. Мирсуснэхум залез в шкурку щуки и нырнул в озеро.

Плывет по озеру и удивляется мертвой тишине. Ни всплеска, ни рыбки… Куда они делись? Запахло железом. И он опять оказался в стальной сети.

И тут он понял, почему не стало рыбы: много теперь железа, и не все умеют им разумно пользоваться. Он решил побыстрей убраться с этого озера. Мало ли каких ловушек не напридумали люди в этот новый, непонятный Мирсуснэхуму век!

Вышел на берег, взад-вперед ходит, смотрит. Видит, домик стоит, рядом избушка на курьих ножках.

Пошел туда. В доме сидят старик со старухой.

— Э-эй! Мирсуснэхум, внучек! Крылатой ли птицей ты сюда принесен, рогатым ли зверем ты сюда доставлен? Садись, внучек. Будь гостем!

Вышла старуха на улицу, принесла живых уток и гусей. Ощипала их — и в котел. Когда сварилось пахучее утиное мясо, она положила его в две деревянные чаши. Одну подала Мирсуснэхуму со словами:

— Хорошенько ешь, внучек! Будь аккуратным, не ломай кости.

Поели, попили. Кости из двух чаш старуха сложила в одну, вынесла их на улицу. За домом озеро с древней еще живой водой. Высыпала она кости в озеро. А из воды вылетели живые утки, живые гуси.

— Хорошо! — молвил Мирсуснэхум. — Теперь я знаю: все в мире кружится! Все рождается, умирает и вновь рождается… Только не надо ломать кости! Законы природы соблюдать надо. Тогда вечно богатой будет наша земля!

И обратился Мирсуснэхум к судьям будущего:

У сказки разве есть конец? Нет у ней конца, как и у жизни. Только добрая ночь наступила, тихие звезды зажглись. Птицы и травы вместе с землей задремали. Засыпает и сказочник.