Вячеслав Тюев - Голос из толпы. Дневниковые записи

В эти годы я был студентом отделения славянского перевода филологического факультета Ленинградского университета и от случая к случаю, вперемешку с описанием двух своих любовных увлечений, заносил на бумагу то из увиденного и услышанного в общении с людьми, что так или иначе затрагивало душу. Это же касалось и разного рода событий, участником или свидетелем которых я был. На первых порах под мое перо без разбора попадало все – и светлое, и темное, дурное. Но постепенно темного становилось все больше. Сначала по причине чисто психологической, субъективной – на светлом темное заметнее. Потом появились причины более глубокие, объективные.

3 февраля.Сидел дома до 6 часов вечера. Потом поехал в Центральный шахматный клуб им. Чигорина. Играл легкие партии.

Казалось, так спокойно и пройдет этот день. Так же спокойно, бесцельно, как почти все дни каникул. Но у меня украли калоши.

Незадолго до этого, наигравшись, я спустился из турнирного зала в гардероб. Взяв пальто и калоши, вдруг вспомнил, что оставил членский билет наверху у Григорьева.

Вместе со мной одевался Витоль, шахматный мой приятель еще со школы.

Сняв уже было надетые калоши и попросив Витоля присмотреть за ними, я вернулся в турнирный зал. Был там минут пять. Спускаюсь вниз в гардероб: ни Витоля, ни калош. Побегал по вестибюлю. Но не очень обеспокоился. Надел, думаю, Витоль.

На остановке встречаю Витоля и гляжу на его ноги. Калош на них нет. Спрашиваю: где калоши? Он смеется, но дает честное слово, что не брал. Тут настроение мое упало. Вернулись с Витолем в гардероб, постояли, пока все не ушли. Гардеробщик видел, как кто-то надевал мои калоши. Теперь стало ясно: украли (хотя до этого я еще надеялся, что Витоль спрятал их здесь, в гардеробе).

По дороге на трамвай я удивлялся: украли калоши – и где? – в Центральном шахматном клубе! В то же время меня одолевала злость. Думалось, встреться мне тот, что обидел меня, я б его хорошенько вздул. Надо же! Благодушное настроение было у человека, а тут, нате вам, испортить его из‐за сорока рублей.

Было около двенадцати часов. Еще неприятность: дома буду в полпервого ночи – уже одно это вызовет недовольство родителей. Да еще без калош. Папе к тому же рано вставать на работу… И то, что время позднее, и то, что на ногах нет калош, действует угнетающе. Обычно, когда первый раз идешь без калош (после того как привык в них ходить), чувствуешь определенное облегчение – ногам свободно. Сейчас я этого не чувствую, наоборот, чувствую, что без калош я будто не в своей тарелке, будто чего-то мне не хватает. Наверное, это «свобода» ног не давала мне покоя и все напоминала, что калоши украли. И эта же «свобода» усиливала ощущение холода.

Витоль успокаивает. Но делает это так, словно насмехается над моим убитым видом. Взгляд у него смеющийся, слова тоже:

– Вещь, конечно, потерять обиднее, чем деньги…

Уже в трамвае он пошутил и так удачно, что я рассмеялся вместе с ним:

– Сейчас Вячик думает, что я вытащу калоши из кармана: на вот, мол, не оставляй больше.

Дома появился в половине первого. Пропажа калош воспринялась родителями довольно спокойно. И не упрекали за поздний приход. Настроение, конечно, повысилось, и, уже умываясь, я вспомнил, что сегодня суббота, вернее уже воскресенье, и что завтра отцу не надо на работу, и что зря я беспокоился о позднем своем возвращении домой.

13‐е, вторник.В воздухе пахнет войной. Все разговоры только об этом. К чему учиться, к чему заниматься шахматами, если война все порушит. Один из группы журналистики сказал вполне серьезно: «Я, вероятно, успею закончить университет еще до войны, а потом буду военным корреспондентом».

17‐е, суббота.Завтра выборы. На Кировском заводе от РСФСР выдвигают Сталина. Город украшен как в самые большие праздники. Горят, сияют тысячи огней. Помещение шахматного клуба занято под выборы.

22‐е, четверг.На комсомольском собрании курса выступил Алиев. Что-то говорил быстро-быстро, было не разобрать. Но зато все поняли, когда он сказал, что в комсомольском бюро не работают, а «поют, как холостыми патронами стреляют». Зал засмеялся, зааплодировал.

25‐е, воскресенье.Сегодня общефакультетский вечер. Мы, сербская группа, получили задание проверять билеты при входе.

По дороге на вечер замечаю: идет мамаша с сыном лет пяти, а то и меньше. Слышу, как она говорит пузану: «Пушкина все любят, не только один ты…» А ведь клоп!

Еду в трамвае, гляжу на грудного ребенка, завернутого в одеяло. Он на кого-то вылупил глазенки – на того, кто стоит сзади меня (да и так его держала мамаша, что он мог в одном направлении смотреть только). Неожиданно дитенок взглянул на меня: круглые, чистые глазенки, немигающие, как у котенка. Я не сдержал улыбки, покраснел, чувствую. Что за сентиментальность! Не дай бог, еще кто увидит. Пальцем попытался согнать улыбку с лица, стараясь больше не смотреть на сосунка.

На вечере бывалые старшекурсники, разузнав, кто дежурит, вовлекли нашу группу в аферу. Пропуская тех, кто с билетами, мы изымали у них билеты и тут же их перепродавали. Выглядело это так: показывали билет желающему попасть на вечер, за его обозрение он выкладывал трешку и проходил; таким образом собрали рублей девяносто. Во втором отделении концерта прокутили их в столовой. На каждого, однако, пришлось немного. Авторитеты утверждали, что раньше собирали в несколько раз больше. Домой возвратился навеселе в двенадцать, а вечер продолжался до полпервого ночи.

28‐е, среда.Сегодня было снижение цен на 10–15%.

Шел через Неву. Тихо. Синий свет на синем снегу. Подумалось: вот подо мной течет могучая река, летом она может представлять смертельную опасность для человека. Сейчас ее мощь скована толстой коркой льда, и все-таки она существует, смертельная мощь эта, она подо мной – это необычно и страшно… в воображении 10 10 Не я один – многие тогда переходили Неву зимой не по Дворцовому мосту, а по льду реки: от широкой гранитной лестницы со львами до скромного рабочего спуска у здания университета. Через мост на другую сторону реки тогда можно было доехать на автобусе или трамвае, но, видно, люди экономили деньги, а ехать «зайцем» даже одну остановку совесть не позволяла. ( Примечание 1989 г. ) .

7 марта, среда.Преподаватель военной кафедры полковник Петров рассказывал: в блокаду Ленинграда он командовал артиллерийским подразделением, тогда в артиллерии еще были лошади. Но не было сена. Бойцы выкапывали из-под снега мох и варили его на корм лошадям. Тех лошадей, которые готовы были вот-вот околеть, забивали и везли на завод, где из конины делали колбасу для ленинградских детей. Директор завода постоянно жаловался: лошадей (трупы) доставляют обглоданными. Это бойцы кусочками срезали мясо…