Александр Карнишин - Будни директора школы. Не дневниковые записи

© Александр Карнишин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вот привязалась песенка с утра. Музыкант наш, как включил утром трансляцию на всю школу, так хоть подпевай до вечера теперь…

На доске – темы сочинений, за окном дождь и холодно, как всегда почти в этот день. На столе – пачки книг, принесенных из школьной библиотеки, чтобы наши бедные дети могли воспользоваться ими в процессе написания экзаменационного сочинения. Я прохаживаюсь между столами, поторапливая с выбором темы.

Конечно, времени им дается – выше головы. Написать сочинение за такое время можно, даже не зная материала. Но школьники и школьницы – это не простые люди. У них нервы. У них паралич головного мозга. Они синеют от холода, закутавшись в шерстяные свитера, и потеют от внутреннего жара в легких футболках. Им страшно. И весело. Первый экзамен. А их еще и напугали предыдущие выпуски рассказами, как я сам читал все их сочинения и выписывал себе что-то, а потом веселил педсовет «перлами»…

…Что там за шум в коридоре? Что такое? Куда?

– Всем сидеть и писать! Я скоро вернусь.

Ну что же ты, Наташ… Мы сидим в медпункте. Ее «откачали» – дали понюхать нашатырного спирта. И теперь синяя от волнения и холода девчонка пьет горячий сладкий чай, согревая себя изнутри. Ну, жить будешь? Придумала тоже – падать в обморок на письменном экзамене. Что, темы сложные? Нет? Ну, так давай, полежи еще минут двадцать, да возвращайся в класс. Хорошо? Кивает, пытается улыбаться. Медсестра шепчет, что все будет в порядке.

А вот все не так. Школа мне снилась, точно. Было. Но не парта, не страница из задачника, даже не учителя, которых помню, действительно… Снились, и снятся и теперь наши коридоры, актовый зал, школьный двор. Снятся перемены и праздники. Но никогда – уроки. Уроки стали сниться только теперь, когда поработал немного в школе. И снится та школа, которую закончил давным-давно, но будто я именно в ней теперь работаю. И хожу-хожу-хожу этими коридорами, лестницами, переходами. А за окном почему-то во снах всегда май-июнь. Всегда синее-синее небо, всегда солнце и зелень.

Школа у нас была небольшая. Всего два этажа. В центре каждого этажа большой зал, по одной стороне классы, а по другой – окна во двор. Тут мы прогуливались с друзьями на перемене, стараясь как-то так успеть в класс, чтобы завуч или директор не перехватил и не отправил в парикмахерскую. Была настоящая борьба за правильный внешний вид и правильную прическу. И если внешний вид у нас у всех был вполне себе правильный – костюмчики, некоторые даже при галстуках – то вот прически… У меня, например, чуб, когда я кивал, доставал до подбородка. А когда я поднимал голову, то волосы сзади ложились на плечи – и это при моей длинной-предлинной шее. Какое слово кончается на три буквы «е»? – смеялись родители. «Длинношеее!»

Однажды директор встал с завучами стеной прямо при входе в школу и просто не пускал в класс никого из парней с такой прической. Нас втаскивали друзья в окна со стороны двора прямо перед началом урока. Поэтому мне сцена с Леоновым в «Большой перемене», когда он влезал через окно, была не смешна, а вполне понятна и привычна – да, именно вот так в класс и попадали, если нельзя было по-другому.

– Та-а-ак! Тишина в классе! Не мешаем друг другу! Что? Книгу? Можно. Свою? Зачем? Тут лежат все книги, которые могут использоваться. Ничего больше вам не надо… Всё. Перекусить? Голодные все? Хорошо. Через полчаса родители вас покормят.

Вот ведь, голодающее подрастающее… А забыли, как почти весь день однажды просидели в школе? И есть ведь не хотелось.

Приехали из областной милиции. Рассказали, что в соседнем городе крепко побили наших бывших выпускников, учащихся местного колледжа. Выпускников не только нашей школы, а всех четырех школ города. И есть, мол, оперативная информация, что сегодня все старшеклассники собираются ехать устраивать «великую мстю». И та сторона, мол, тоже готовится. То есть беспорядки могут быть такими массовыми, что сил местной милиции может просто не хватить.

Вы уж задержите их, просили товарищи в форме. Своих хотя бы не пустите в драку. А уж мы там проведем следствие, накажем виновных…

И мы организовали все подряд: и спортивные соревнования, и смотр самодеятельности, и репетицию последнего звонка, и еще баскетбол, и еще репетиции. Побоища не случилось, но шум потом был немаленький. Еще бы, голодные дети весь день провели в школе…

Первые месяцы работы были просто кошмарными. Вести уроки после кого-то. Тебя не понимают. Пытаются заучивать целые страницы учебника наизусть. Боятся. Замыкаются. Звонки родителей, что дитё, мол, настолько запугано, что кроме моего предмета ничего больше и не учит, а ему все равно – тройку. А всего через полгода они прибегали ко мне после последнего урока и спрашивали, можно ли будет прийти сегодня.

– Можно, – говорил я. – Ко мне можно всегда, когда я на месте.

Мы уходили в пионерскую комнату или в какой-нибудь класс поменьше, поуютнее, и там говорили, говорили, говорили об истории, о литературе, о культуре, о политике, о жизни, о прошлом и будущем. Расходились в восемь-девять вечера, и я плелся домой, усталый и мокрый насквозь после проведенных уроков, да еще бесед с учителями, а потом таких вот собеседований (именно со-беседований, потому что именно беседовали, а не слушали лекции).

И каждый раз так жалко отпускать их, таких привычных уже, таких – «своих». И всегда говоришь им правду: что никого не было лучше, чем они, что мы их всех запомним, что нам повезло с ними…

Вот и сейчас. Пройдет меньше месяца – и выпускной вечер. И в сентябре они придут только показаться на «первый звонок», поздороваться, пройти по школе, снисходительно посматривая на теперешних старшеклассников, рассказать что-то, шепнуть, может быть, пару слов благодарности. Тихонько шепнуть, чтобы никто не увидел и не подумал чего…

Потом мне скажут: они вас ждали возле кабинета, ждали, а вас все не было и не было. Ну, и правильно. Я в это время сидел со «своими» новенькими будущими выпускниками. Знакомился. Объяснялся. Рассказывал.