Софья Голицына - Нам не дано предугадать [litres]

В тот день, когда она пришла ко мне, у меня приключилось первое детское горе. Мою канарейку съела кошка, и я горько плакала. К Отилии Егоровне я быстро привыкла, но по-немецки говорить не хотела. Ненависть продолжается и сейчас, и я плохо говорю на этом языке, и, чтобы бесить От. Ег., я всегда ей отвечала на русском, который она знала плохо, особенно в молодости. Со временем она говорила прилично, хотя с акцентом. Весной этого года мы уехали за границу.

Матери прописали какие-то воды, она была слабого здоровья. Мою маленькую сестру Машу оставили в России у бабушки, или «бабеньки», как мы звали милую, баловавшую нас старушку, мать моего отца. Смутно помню пароход, на котором мы уехали из Кронштадта в Штетин. Я была от всего в восторге, бегая по палубе, как у себя дома. От. Ег. от меня не отставала, боясь, чтобы я не попала в море. Была я большая шалунья, резвая и несносная в путешествии, особенно в вагоне! То мне было слишком жарко, то есть хотелось, то спать, и бедной Отеньке не было ни минуты покоя, ругала она меня всячески по-немецки, но внимания на это я не обращала, а только твердила: «Ach, lassen Sie mich mit Ihrer Deutschen Zunge!» [1] «Ах, оставьте меня с вашим немецким языком!» Здесь употреблено слово «zunge», обозначающее язык как часть тела (нем.). (Прим. ред.) (вместо Sprache).

Мама́ [2] Дворянские дети называли родителей на французский манер: «папа́ и мама́», не склоняя по падежам, ударение на последнем слоге. (Прим. ред.) меня баловала и во всю жизнь никогда не наказала! Что это было за ангельское существо – моя мать! Злобы она не знала, ко всем относилась с лаской, любовью, доверием! Она не верила в людское зло, в ненависть, вероломство. Житейская грязь ее не коснулась. А сколько она вынесла неприятностей, когда лишилась, опять-таки по доверчивости к людям, части своего капитала! Позднее безропотно она перенесла большое горе, смерть взрослой дочери. Мягкость, вера в Бога – вот ее характеристика. При этом красивая, породистая наружность. Помню, как какой-то знаменитый акварелист писал ее портрет и как красиво это вышло! Изображена она с нами, двумя дочерьми 7-ми и 4-х лет. Настоящий keepsake [3] Альбом (кипсек – роскошно изданная подарочная книга с гравюрами начала XIX в.) (англ.). ее красивая фигура и прелестное лицо. При этом ни тени кокетства, хотя я знаю многих ее поклонников. Она была слишком чиста душой, чтобы позволить себе кокетничать в пошлом смысле этого слова. Жили мы подолгу за границей, и там в баварском городе Вюрцбурге родилась моя сестра Ольга, на 8 лет меня моложе. Ее одну мама́ могла кормить сама, и, может, поэтому нам казалось, что любит она ее исключительно и еще больше нас, но ревности во мне это не возбуждало, я и так была счастлива.

Жили мы подолгу в Швейцарии на берегу Женевского озера. Какая была прелесть это озеро, эти горы, эти прогулки, эти цветы и все, что нас окружало! Я бегала по саду гостиницы «Hotel du Cygne» в Верне. Внизу около озера был грот, много камешков, которые я кидала в воду, любуясь кругами. Была там в гостинице старая страшная англичанка, которая меня почему-то полюбила и все звала с собой погулять. Звали ее «Miss England» [4] Мисс Англия (англ.). . Я от нее бегала. Были там и русские, и французы, и немцы, с которыми мама́ знакомилась за табльдотом [5] Тип меню с набором блюд по определенной цене, аналог комплексных обедов. (Прим. ред.) . Она любила заговаривать с обитателями отеля и вообще была очень общительна. Летом мы жили где-нибудь на водах для здоровья мама́. Помню Киссинген, куда приехала наша царская семья, Александр II с женой. Был с ними брат моей бабушки, кн. А. М. Горчаков, и благодаря этому близкому родству с моей матерью ее постоянно звали на вечера и обеды к Царице. И как хороша была она в своем вечернем туалете! Такая статная. Я всегда очень любила мама́ нарядной, ее красота еще больше выделялась. В это же лето меня познакомили с дочерью государя Марией Александровной, почти одних лет со мной, мы встречались на прогулках. Великая княжна приходила с фрейлиной А. Ф. Тютчевой, которую я не любила и побаивалась, притом она была ужасно некрасива, а у меня с детства отвращение к некрасивым лицам. Наоборот, на красивое лицо я могу глядеть до неприличия. В Киссингене было в это время много коронованных особ. Однажды королева Баварская подошла ко мне и при моей матери спросила меня, сколько мне лет. Я, не смутившись, бойко ей ответила: «Douz ans» [6] Двенадцать лет (фр.). . Мама́ за меня сконфузилась и меня поправила, сказав: «Huit ans, Madame» [7] Восемь лет, Мадам (фр.). . Меня после подняли на смех за эту выдумку. Но должна сказать, что ложь не была в моем характере и я ее всегда преследовала в моих детях.

По мере того что я пишу, всплывают образы. Помню еще старую Императрицу Александру Федоровну, везут ее в колясочке, по аллее где-то на водах. Мама́ мне говорит, что нужно ей поклониться и присесть, когда она поравняется с нами. Вижу, колясочка все ближе и ближе, вижу очень худое, бледное лицо и, робея, вместо поклона, начинаю усердно креститься…

Что воспоследовало – не помню.

Вернувшись после зимы в Швейцарии, мы уехали в Россию, к «бабеньке» в Железники. В пути я опять была несносна, шалила, изводила всех и в довершение всего выбросила из окна вагона башмачки моих сестер! Тогда они стоили 200 р. пара. От. Ег. пришла в отчаяние, а мама́ ничего!

В Железниках был рай, свобода. Но гулять одной мне не разрешалось. Иногда, удирая из дома, я пряталась в кустах малины, смородины. Слышу голоса ищущих меня и радуюсь, что меня не найдут. А От. Ег. ругается по-немецки.

Так как мы постоянно путешествовали, то года спутались, знаю только, что с 10 лет моего возраста и до 16-ти мы безвыездно жили за границей, которая мне сильно надоела. Жили мы зимы в Верне или в Италии, одну зиму в Вюрцбурге, где родилась моя младшая сестра Катя.

Забыла упомянуть о Петербурге, куда мы иногда ездили повидать родственников Лазаревых, Деляновых, Абамелек, Горчаковых, Нирод и пр. Помню дом армянской церкви, где жила моя тетка Ан. Хр. Делянова. Я ее не любила и побаивалась. Она была замужем за братом отца, у нее был единственный сын, красавец Мими, умер он 12 лет, это горе вынесли родители твердо. Тетка много принимала, вела светский образ жизни, к мужу относилась равнодушно, и после смерти сына ничего их не соединило. Жила она подолгу за границей. Ее вечера в Петербурге славились, весь дипломатический корпус бывал у нее, бывали и разные заезжие принцы. Мужу, моему дяде, она не всегда представляла своих гостей, из чего получались курьезы вроде следующего: дядя в один из таких раутов стоял у двери гостиной и наблюдал за публикой, когда один юный дипломат пробирался к выходу. Дядя, чтоб сказать ему что-нибудь, спросил его по-французски: «Что это вы так рано уходите?» Тот ответил, что ему очень скучно и он едет домой.