Наталья Галаджева - Олег Даль. Я – инородный артист [litres]

А когда из-под запрета появился на телеэкранах «Отпуск в сентябре» В. Мельникова, Даля уже не было на свете. Он так и не дождался своего успеха в этой роли.

Вечером я одна села у телевизора. Отключила телефон. Ни видеть, ни слышать никого не хотелось. Не отрываясь, смотрела на Олега. Боже мой, какое трагическое ощущение невозможности, а может, и нежелания поправить судьбу… Сколько же в нем накопилось. Его драмы хватило бы на многих.

Два Даля… Трубач исполняет Диззи Гиллеспи «Импровизацию в миноре». Но та минорная импровизация получалась у Даля самой мажорной, самой светлой. Олег всегда смягчал букву «с», и у него получалось не «Гиллеспи», а «Гиллесьпи». Он играл импровизацию «Гиллесьпи», изогнувшись, как «Девочка на шаре» Пикассо. Шар катился и катил его по жизни, где он все заранее предвидел, понимал и… понимал, что изменить ничего не в силах. Единственное, к чему он летел, – свобода – доставалась ему с огромными трудностями и осложнениями в жизни. Даль никогда не гримировал своего лица. И в последней картине он тот же, высокий, тонкий, мудрый, молодой, в глупых шароварах со штрипками на груди, как у детей, стоит один, в пустой квартире. Своим умным пронзительным взглядом смотрит в окно. Худая спина Олега; балкон, на котором стоят и лежат пустые бутылки и виден серый, заброшенный, заваленный мусором, железками двор. О чем он думал? Это знал только один он. Все же Олег Даль был загадкой. Может быть, именно поэтому его любили и понимали очень тонкие зрители. А бурный массовый успех обошел. Я думаю, что Олег в своих некоторых работах опередил время. Потому он будет интересен всегда.

Кончился фильм. И надо было… В общем, надо было как-то продолжать жизнь. Я умыла холодной водой лицо. Кипятком отогрела руки. Потом включила телефон, чтобы ворвалась жизнь. И тут же раздался звонок. Звонил Юра Богатырев. Последние несколько лет мы часто звонили друг другу. Он рыдал! Он захлебывался! Столько эмоций, столько признаний! Ему! Друг другу! Признания в любви, в уважении, в преклонении! Эти страстные признания, диалоги и рыдания могут кому-то показаться ненормальными. Актер – это болезнь. И если живешь честно, болея, пропуская через себя все несправедливое, то боль в сердце опережает движение разума. Ах, эти слезы, нервы, переутомления, депрессии, бессонницы… Ну что ж, тогда бывают и летальные исходы.

«У меня впечатление, что, начиная с определенного возраста, у людей здесь, по крайней мере, в театральной среде, исчезает импульс к продлению жизни», – это слова английского режиссера Питера Брука, который побывал у нас в стране с короткими визитами.

Олег Даль. Его не стало в сорок лет. А 4 февраля 1989 года – сообщение: «На сорок втором году жизни скоропостижно скончался Юрий Георгиевич Богатырев…»

Не пришедшийся ко времени.

Москва. Март 1996 г. Литературная запись Н. Васиной.

Приложение. РГАЛИ.

Примечание – А. Иванов.

ПАМЯТИ «НЕЗВАНОГО ДРУГА»

Когда уходят из жизни люди старше тебя, с этим как бы смиряешься – закономерность природы… Когда уходят люди, которые тебя моложе, это воспринимается как несправедливость.

Я помню Олега Даля еще студентом Театрального училища имени М. С. Щепкина. Уже тогда видна была в нем удивительная причастность ко времени, которую, порой, и выразить-то бывает чрезвычайно трудно.

В ролях, которые он играл, будь то роли в фильмах о войне («Женя, Женечка и «катюша», «Хроника пикирующего бомбардировщика» и «Мы смерти в лицо») или в, казалось бы, вовсе вневременной «Старой, старой сказке», в шекспировском «Короле Лире» или «Плохом хорошем человеке» (экранизации чеховской «Дуэли»), он был посланцем своей эпохи.

Актерская судьба складывается из ролей, которые актер играет, из авторов, с которыми его сводит жизнь, выбор режиссеров.

Олег Даль играл разные роли, иногда в драматургии несовершенной, но его художественная натура часто брала верх над наивностью материала и рождала настоящую поэзию, настоящую правду искусства.

Олег Даль жил неблагополучно, если понимать благополучие как уравновешенность, самоуспокоенность. Сама его устремленная вверх фигура – тонкая, ломкая – рождала ощущение тревоги.

Стабильность, душевная «остойчивость», как говорят кораблестроители, была, казалось, противопоказана и самому Далю и его героям на сцене и на экране.

Как прекрасно играл он Ваську Пепла в спектакле «Современника» «На дне»! Худо, дрянно, сволочно складывалась жизни Васьки, но так страстно желал он приобщиться к красоте, что вся роль была как вскрик, как предощущение новой жизни.

А рядом – совсем иная работа: сэр Эндрю Эгьючик в «Двенадцатой ночи». Как много радости привнес Даль в эту работу! Ах, как он взахлеб играл эту роль!

А его Шут в «Короле Лире»! Сам факт выбора на эту роль – не есть ли он высшая оценка неповторимой актерской индивидуальности, данная выдающимся режиссером. Он оправдал выбор Козинцева.

И теперь вот думаешь с болью: сколь много он бы мог сделать, каким он был умелым и разнообразным актером!

Да, случались и не самые совершенные работы, и проходные роли, но, вспоминая Даля, думаешь о высших проявлениях таланта, о его влюбленности в актерское дело, о его переполненности искусством.

Какой это был удивительный, большой талантливый ребенок! И как не могут быть необаятельны дети, так не мог быть необаятелен Олег Иванович Даль. А обаяние, на мой взгляд, едва ли не высшее проявление таланта, одарение своим талантом окружающих.

Когда он был помоложе, он много и прекрасно пел. Пел вовсе не по-певчески, а радостно, раскованно, получая удовольствие от самого процесса пения.

Вот так он и прожил свою недолгую актерскую жизнь.

НЕ ПРИШЕДШИЙСЯ КО ВРЕМЕНИ

Я снимался с Олегом в самой последней его картине – «Незваный друг».

Он был спокоен и серьезен. Организован. Несуетлив. Ну, это, возможно, уже был возраст: ведь ему было тридцать девять лет. Суета, желчность и сарказм уже отлетели от него.

Думаю, что в нем уже было какое-то взрослое успокоение. Талант на сцене – вещь необходимая. Но Олег Даль относился к тем талантливым актерам, которые отмечены еще и обаянием. Не знаю, было ли оно гипнотическим, поскольку я мужчина.

Вот я пересматриваю, например, «Старую, старую, сказку». Не все у него ровно, не все одинаково умело. Но есть куски такого природного азартного существования, которые перекрывают все остальное надолго! Так сказать, – и вперед, и назад.

Комфортнее всего ему было, я думаю, в театре. В «Современнике». Здесь в наибольшей степени к нему относились всерьез. Хотя заботились о нем плохо. Если говорить о том, что ему предлагалось.