Наталья Галаджева - Олег Даль. Я – инородный артист [litres]

Никогда не забуду, как однажды, живя в общежитии Большого Драматического театра, я смотрела телевизионную передачу, в которой кто-то из наших нечистоплотных деятелей искусства беззастенчиво врал напропалую, и внутренне возмущалась бесстыдством «героя дня». И вдруг раздался звонок. К трубке мог подойти кто угодно из наших 15 живущих в общежитии человек. Но подошла я. Не спрашивая, кто это, не видя, чем я занимаюсь в данный момент (мистика!) и, будучи уверенным, что это я, он – ни здрасте, ни до свиданья, ни удивившись вообще, что это я – «Светатуля, ты смотришь телевизор?». Я говорю: «Да». А он: «Ты слышишь, как они врут?!». Он переживал все, что происходило в стране, что происходило с людьми, все, что творилось вокруг. То, что мы называем социум.

Он был одиночка, который переходил из театра в театр. Артист ищет адекватности. Он ищет адекватных партнеров, он ищет режиссера, космос которого может вместиться в его, еще более объемный. И если он этого не находил, он не согласен был существовать на условиях середнячка, на авось. И так сойдет. По этой причине у него больше ничего не получилось с Гайдаем. Я всегда сравниваю искусство с браком. Бывают браки удачные, а бывают неудачные. Может быть, соединение Даля с Гайдаем было не самым удачным. Я знаю, что Гайдай приглашал Олега на роль Хлестакова, но он отказался.

Например, я не представляю его в теперешней антрепризе. Он не смог бы играть в плохой пьесе, у плохого режиссера, ради того, чтобы заработать. Он бы никогда не стал этого делать. Я заявляю это абсолютно ответственно. Он был совершенно другой человек. Он был человек прямой, и поэтому многим не нравился. Он был бескомпромиссный, порядочный, совестливый, интеллигентный человек, очень образованный. И очень закрытый. А все, о чем он думал, записывал наедине с собой в дневнике в наконец-то полученной квартире на Смоленке. И стихи тоже, наедине с собой. О том, что он писал стихи, я узнала уже позднее, когда Олега не стало.

Может быть, поэтому он решил сделать лермонтовский спектакль. Это не случайно. Ничего случайного не бывает. И ничего абсолютного не бывает. Есть твое, и есть не твое. Та самая адекватность страдания, о которой я все время говорю. Лермонтов был чрезвычайно страдающий человек, написавший в 19 лет «Маскарад». Трудно представить себе – 19-летний мальчик, написавший «Маскарад». Значит, это было его. Мы всегда ассоциируем какого-то поэта с каким-то артистом. Для меня, например, Пушкин – это Юрский, а Бродский – это Козаков. Лермонтов, однозначно – это Даль и никто другой. Ведь никто его больше не читает. А так как Даль уже не может читать, то тем более никто.

Олег очень страдал, когда видел рядом посредственность, когда рядом находились партнеры, которые были не равны ему по всему, а главное, по отношению к профессии. Он относился к профессии так, как нас учили, как положено относиться. Всерьез, с отдачей, с открытой душой, с открытой раной – он всегда играл так и только так. И другого существования в образе он не понимал и не признавал. О чем мы говорим? Допустим, он был изящен и филигранен во Флоризеле или в «Старой, старой сказке». А в «Короле Лире» он был трагичен. Я посмотрела английского «Короля Лира» – ни в какое сравнение. Там этот персонаж вообще не запоминается. А что такое был Олег – незабываемый, уникальный шут. Он был трагический актер. И в то же время он мог и то, и другое. Но внутренне, мне кажется, он с миром был не согласен.

Мне кажется, он был не очень счастливым человеком. И думаю, никто не видел его абсолютно счастливым. Какие-то мгновения в его жизни, наверное, были, когда он был глупее, значительно моложе, лет в 15, наверное. Есть такая старая притча или быль о том, что есть такое кладбище, где на надгробьях написано: этот человек жил 2 минуты, а этот 10 минут. На самом деле надо считать не минуты прожитого, а минуты счастья. А сколько минут счастья было у него, мы никогда уже не узнаем.

Я помню, как он пришел к нам в общежитие Большого Драматического театра в 3 часа ночи. Это было время Белых ночей. Принес феноменальное количество только что из Европейской свежего молотого кофе, и попросил заварить ему всего одну чашку. Кофе пил какое-то сумасшедшее крепкое. Потом мы вышли во двор. Там деревья, скамейки, белые ночи – красота. Фонтанка рядом. Романтическое настроение. Вот тогда я видела его счастливым. Просто так, от сопричастности к этому миру. Читал какие-то стихи. Он всегда что-то читал или что-то говорил, а мы только слушали. Наверное, это и был момент его счастья.

В принципе, человек одинок. Он все время это проповедовал. Он исповедовал это и говорил об этом. Он Юре моему сказал, что сам он умрет в одиночестве или вдали от Родины. То же самое он сказал и мне, и я живу все время под этим, как под Дамокловым мечом. Действительно, никто не может понять тебя по-настоящему. Ты сам себя можешь понять, да и то наедине с самим собой. Трагическое ощущение одиночества и ощущение неадекватного мира, острое восприятие подлости, несправедливости, бездарности – он все это очень остро воспринимал. Так же как и Высоцкий. Такие люди долго не живут. Они сгорают. Есть такие, кто умеет приспосабливаться. Как в «Женитьбе» – ну плюнули тебе в лицо, был бы платок далеко, а то вот он, рядом, взял да и отерся. Он не умел вытираться. А такие люди неудобны для этого мира.

Я думаю, если бы он жил в XIX веке, он был бы дуэлянтом. У него было невероятное чувство собственного достоинства, он был человеком чести. И если бы он хорошо стрелял, то прожил бы долго, а если бы нет, то недолго. Он бы выяснял взаимоотношения на пистолетах.

Интересно, чем бы он сегодня занимался?! Все-таки режиссурой, скорее всего. Своими моноспектаклями. Вряд ли он нашел бы себя в каком-нибудь коллективе. Театральный коллектив как таковой вообще перестал существовать, каждый сам за себя, человек человеку волк. Такие у нас взаимоотношения. А вот на условиях: давайте не ради денег, а ради искусства – этого нет. Каждый ищет, где заработать, рыщет, как волк. Что-то он бы делал сам. Наверное, замкнулся бы в себе. Трудно представить его сегодня.

Он был очень красивый и тонкий, даже аристократически изящный мужчина. Хотя мне всегда нравился другой мужской тип, который называют мачо. Но я знаю женщин, которые были от него без ума. При звуках его имени – замирали. Лучше его не существовало. Но мы с ним никогда не обсуждали эту тему. Что касается меня, он меня не воспринимал как женщину, как и я его как мужчину. Он говорил мне, что ему со Светатулей хорошо, она для меня как сестра. Мы относились друг к другу как родственники. Ему было тепло и уютно у нас дома, он приходил к нам, и мы его любили и принимали. Но, как я уже говорила, он больше общался с Юрой. Я только прислушивалась к их разговорам, присматривалась и, что называется, принюхивалась.