Евгения Кацева - Мой личный военный трофей

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ

В № 11 журнала за 1967 год опубликованы мои ответы на литературную анкету “Художник и революция”. В мой текст редакцией были внесены некоторые сокращения и поправки. Это произошло без согласования со мной. Прошу поставить ваших читателей в известность об этом.

С уважением Виктор КОНЕЦКИЙ

г. Ленинград

ОТ РЕДАКЦИИ. По техническим причинам редакции не удалось согласовать (как это обычно ею делается) с В. Конецким необходимые поправки и сокращения. Публикуя его письмо, редакция приносит ему свои извинения.

Должна сказать, что эта крошечная публикация принесла нам столько дивидендов, как мало какая большая статья. Это теперь в прессе иногда печатаются извинения, да и то по решению суда, а тогда ничего подобного не случалось.

С тех пор у нас с Конецким установились дружеские отношения; поначалу мы даже переписывались, потом перешли на телефон. Не скажу, что так уж часто мы даем друг другу знать о себе, но две даты отмечаются неукоснительно: Новый год и 9-е Мая. Ну и, разумеется, получаю его книги, где в надписях на все лады обыгрывается наша воинская субординация.

Вернемся к Фришу. Виктор отправился домой к директору Русского музея, привез его, и несколько часов музей был в нашем полном распоряжении.

Изрядно усталые, мы отправились по приглашению Виктора ужинать в “Асторию”. Все было прекрасно, но вот оркестр… Он гремел так самозабвенно и оглушительно, что ни о какой беседе не могло быть и речи. Виктор направился к нему, долго и проникновенно уговаривал снизить тон, но успеха не добился. Тогда предприняла попытку я (с зелененьким аргументом в руках). И то, что не удалось капитану третьего ранга, удалось старшине второй статьи! Пока мы оставались в ресторане, оркестр играл con sordino.

Большое удовольствие доставило Фришу посещение Библиотеки им. Салтыкова-Щедрина. Не только абонементские карточки, густо заполненные подписями читателей, и потрепанные книги (я сияла) порадовали его. Наиболее сильное впечатление произвел на него зал, где хранится купленная Екатериной II библиотека Вольтера. В виде редчайшего исключения ему разрешили брать в руки тома и листать их, разглядывая пометки на полях, сделанные рукою Вольтера. Все благоговейно взирали на взволнованного Фриша, даже сфотографировали эту сцену. Из Цюриха Фриш послал потом в Библиотеку целый ящик своих книг.

После возвращения домой Фриш не сразу написал, зато позже прислал большое, на семи листах, от руки написанное письмо.

“Я задержался с благодарностью и новостями. Почти полгода прошло после Москвы! Но наши воспоминания живы и свежи, мое участие в Великом эксперименте горячее, но я ничего об этом здесь не писал: недоверие здесь стойкое и тупое, я сразу впадаю в полемику — люди ни за что не хотят слышать того, что могло бы их заставить исправить старый образ врага. Но как бы то ни было, что касается гласности, множатся данные, которые фактически противоречат сорокалетнему образу врага; уважение к Горбачеву растет, ему уже верят больше, чем Рейгану, да и наша буржуазная пресса должна признать: происходит что-то, чего не ожидали, СССР модернизируется. Это провалится — надеются одни, и начинают нервничать…

Как я себя чувствую? Не очень хорошо: астма и угроза депрессии; возникают сложности с дорогими мне людьми и прежде всего с самим собой. Я стал уже слишком стар! Мы с Карин сразу поехали в Берцону. Русский горох [5] созрел и уже съеден; русским томатам приходится туго — западная гроза с градом навредила им <���…> А изумительная книга [6], этот подарок Ойджении, лежит здесь на столе для гостей; чудесная книга…

Я знаю, Ойджения, я бывал иной раз исключительно нервным, — в машине или за столом. Почему? Если бы я знал это наверняка, то сказал бы.

Спасибо за рецензии на книгу (архив станет богаче), только вот Фриш сам больше не пишет, предоставляет это делать другим <���…> Когда приеду? Может быть, в осеннюю Москву [7]”.

О возможном новом визите в Москву Фриш писал еще в нескольких письмах, но речь в них все больше и больше шла о сдающем здоровье. Увиделись же мы еще раз в Мюнхене, где я была в командировке в 1988 году. Фриш специально приехал из Цюриха повидаться, и мы провели вместе славный день.

К 80-летию Фриша я подготовила для Худлита трехтомник его прозы. Сперва было задумано издать два тома. Фриш писал:

“Два тома Фриша по-русски! — это ли не праздник!..”.

Но затем решили сделать три тома — два были бы чересчур толстыми. И “Радуга” готовила очень элегантный томик с его тремя последними романом и повестями.

Все шло на удивление гладко и по графику. Пока не позвонили из Худлита — издание приостанавливается, нет валюты для авторского гонорара, — разве что Фриш согласится на рубли.

Естественно, я позвонила Фришу.

— Ах, Ойджения, мне не нужны уже ни валюта, ни рубли. Но решает издательство. Сегодня пятница, я никого не застану. В понедельник я Вам позвоню.

Позвонил; “Зуркамп”, разумеется, согласился.

4 апреля 1991 года я позвонила с радостным сообщением о выходе сигнального экземпляра первого тома. И услышала свежий голос — как во времена здорового Фриша.

— О, Макс, Вам лучше!

— Это Петер, его сын. Макс ночью скончался.

За пять недель до своего 80-летия.

Госпожа Хелена Ритцерфельд из издательства “Зуркамп”, с которой мы во время подготовки изданий (как и будущего четырехтомника) обменялись бессчетным количеством писем и факсов, утешала меня: Фриш знал о готовящихся изданиях к его юбилею, очень радовался им…

Его очень не хватает мне, Макса Фриша, — его тепла, участия, дальней близости.

Замечательный подарок сделал мне Гюнтер Грасс к юбилею: свой превосходный рисунок, увеличенный портрет “Двойной Макс”. Застекленный и обрамленный, он висит на стене, и каждый раз, когда я вхожу в комнату, Фриш приветствует меня двумя трубками.

Это не искусственное “округление” (см. начало главы), а самый что ни на есть настоящий факт: сегодня, когда я заканчиваю главу о Фрише, я иду в театр на премьеру его пьесы “Биография”.

Петер Вайс

Собственно говоря, Петер Вайс не относится к числу тех авторов, с которыми я “проводила” ночи, выходные, не говоря уж об отпусках. Но здесь речь идет, так сказать, не о количестве, а о качестве, интенсивности отношений, о следе, который это знакомство оставило в моей жизни.

В сентябре 1974 года в Москве состоялся конгресс, посвященный 40-летию со дня Первого съезда советских писателей, на который, среди других зарубежных гостей, был приглашен Петер Вайс.

Нас сразу же познакомил Фридрих Хитцер. В первом томе дневников Вайс писал: “Как некогда в Ханое я встретил Нгуен Динь Тхи — друга на всю жизнь, так здесь в Москве я встретил Женю Кацеву: близкого, словно давно знакомого человека, — глубокая взаимная симпатия” (“Дневники”, т. 1, с. 342).