Олег Соколов - Исповедь о жизни, любви, предательстве и смерти

Батурин приехал часа за три до начала сражения, может чуть раньше, я как раз стоял у края поля боя и заводил туда батальоны для подготовительных маневров. Увидев Батурина со свитой, я спрыгнул с коня, поприветствовал его и собирался снова сесть в седло, чтобы отправиться вслед за войсками. Как вдруг к моему огромному удивлению по знаку Батурина один из его помощников поднес мне скромную саблю Сульта и драгоценную саблю Жерома, на выбор!

Я был в легком шоке. Отказаться от такого щедрого подарка — значило бы обидеть человека, который явно хотел сделать мне приятное. Принять — очень рисковать. Что касается сабли Сульта, было совершенно очевидно, что она, как я и полагал, находится в совсем ветхом состоянии. Чего доброго, развалится.

Сабля принца Жерома была не только роскошной, но и показалась мне более прочной. Я поблагодарил Виктора Николаевича, отстегнул свою надежную саблю, предназначенную для фехтования (она специально была сделана польским мастером оружейником для этой цели, была очень прочной, и также имела тупое лезвие, что и требуется для постановочного «боя») и нацепил драгоценную саблю брата Наполеона, стоившую целое состояние.

Самое забавное, что тут как из-под земли появился принц Шарль Наполеон, прямой потомок Жерома (!), официальный глава современного, «императорского дома» Франции. Мы поздоровались, и я, вытащив из ножен саблю с золочением на клинке, произнес:

— Вот, иду в бой с саблей Вашего прадеда!

Принц не поверил было, но посмотрев на саблю, пришел в недоумение — ничего себе, с каким оружием, стоимостью в несколько «Мерседесов» идут на поле реконструкторы!

Но долго вести светский разговор было некогда, надо было заниматься войсками, готовить их к сражениям. Я вскочил на коня и помчался к своим батальонам в окружении адъютантов и эскорта из семи польских улан.

Дела было много: я скакал от батальона к батальону, строил отряды в колонны, развертывал в линии, приказывал строиться в каре и т. д. и т. п.

Конечно было не до сабли… Но вот примерно через час-полтора скачки по довольно глубокому снегу (этот декабрь выдался в Чехии холодным и снежным) я потянулся к эфесу сабли, чтобы вынуть ее из ножен и показать очередному батальону направление движения… и я похолодел — рукояти практически не было! Остался только железный «хвост» клинка, а весь пышный ампирный декор вместе с дужкой гарды отвалился, не выдержав долгой скачки в галоп, когда все что есть на всаднике, сотрясается ежесекундно и то что непрочно держится — отваливается.

Я приказал своему эскорту поскакать вокруг и посмотреть отвалившийся эфес. Но это были поиски иголки в стоге сена. Поле боя площадью примерно 40–50 га, было все покрыто толстым слоем снега, истоптанного тысячами солдатских башмаков и сотнями копыт.

Минут через десять, прервав бесполезные поиски, я вылетел с поля будущей битвы и нашел Анну, которая как самый верный и сообразительный помощник, уже спешила ко мне, понимая, что, если я покинул поле — значит, что-то случилось, и может, требуется помощь. Она держала в руках надежную польскую саблю. Я соскочил с коня, быстро перецепил ее на портупею, и отдал Анне саблю Жерома с огрызком эфеса, сказав: «Извинись пожалуйста от моего имени, а мне надо на поле».

Позже, когда мы встретились после «сражения», Анна сказала, что искалеченная сабля, которую она вручила помощнику Батурина, вызвала у того шок, и он побелел от ужаса. Но Батурин был рядом, он взял саблю, посмотрел на нее с некоторым сожалением и спокойно сказал:

— Ну ничего, бывает.

К чести Виктора Николаевича нужно сказать, что ни малейшего замечания по поводу сломанной антикварной сабли, стоившей бешеные деньги, он мне не сделал, и этот эпизод никоим образом не повлиял на наши отношения.

Но раз уж речь зашла о сабле, необходимо отметить, что в битве я был очень рад, что оказался с боевым клинком, а не с хрупким предметом антиквариата.

Дело в том, что на поле Аустерлица мне пришлось защищаться не от игровых ударов. В момент, когда я вел главные силы французской пехоты на центр и в тыл союзникам, внезапно откуда-то справа выехал отряд австрийских кирасир и вдруг устремился бешеным галопом прямо на меня. Так как я был автором сценария, я прекрасно знал, что никаких вражеских кирасир здесь не должно было быть, кроме того, по тому, как скакали эти люди (7–8 чел.) было видно, что они направляются ко мне вовсе не для того, чтобы изобразить игровой бой, а с какой-то нехорошей целью. И действительно я увидел, что первые, которые скачут, протягивают вперед руки, чтобы выкинуть меня из седла. Я успел выхватить саблю и направил ее так, что им пришлось уклониться от нее, и они пролетели мимо. Но те, которые скакали за ними, налетели на меня и стали рубить палашами на поражение. Рядом со мной был в этот момент только один адъютант, мы как могли отражали удары.

Мой эскорт из польских улан стоял в полусотне шагов, чтобы не мешать мне командовать пехотой, но едва на меня налетели кирасиры, как раздалось могущее «Ура», это уланы галопом влетели в схватку и закипел настоящий отчаянный бой! Это было единственный раз за все долгие годы реконструкции, когда в конном бою мне пришлось сражаться с людьми, которые действительно рубили с целью ранить или искалечить!

Как позже выяснилось, кирасиры были сильно нетрезвыми чешскими каскадерами, которые сидели на хороших конях и решили похулиганить на поле реконструкции.

С уланами эскорта и адъютантом (Янушем Сенявским) на поле Аустерлица

Это был вовсе не красивый, пусть и несколько рискованный, театральный бой с английскими джентльменами в Какабеллосе или Медина де Риосеко. Но мой эскорт состоял не просто из отважных, сильных польских улан, но почти все они сами были каскадерами и отлично владели саблей и конем. Так, что неприятелю отплатили той же монетой и рубили кирасир от души.

Схватка была поистине бешеной! Кони вставали на дыбы, звенели клинки. Если бы мы были в пешем строю и дрались бы с таким же ожесточением, уверен, что мало кто вышел бы из этой схватки целым и невредимым. Но конный бой — другое дело. Современные лошади, даже побывавшие в «баталиях», нехотя идут навстречу и уклоняются от столкновения. У меня же был прекрасный польский белый конь, участвовавший в съемках батальных эпизодов, благодаря ему я и остался в седле. Он вставал на дыбы, разгоняя вражеских лошадей. Кирасиры поняли, что не на тех напали, и также внезапно исчезли, как и появились.

Со стороны видимо наша схватка смотрелась как настоящий смертельный бой. И она почти что таковым и была. Едва она закончилась, как ко мне подошел один пехотный офицер, стоявший в рядах ближайшего батальона и недоуменно спросил: