Александр Бондаренко - Алексей Ботян

В частности, Валентин Иванович, когда в 1968 году побывал с ним в Польше (об этом визите мы вспомним в своё время), встречался там с полковником Висличем — тем самым, который был поручиком в 1944-м и вместе с группой Ботяна брал Илжу.

«Он мне тогда рассказывал про свою первую встречу с Ботяном, как они познакомились, — говорит Валентин Иванович. — Ему пришлось буквально пробиваться к Алексею, всем объясняя, что он — польский партизан из Армии Людовой и ему это крайне необходимо. И вот, последний, так сказать, этап — землянка, палатка, уже не знаю что, где находился Ботян, но тут поручика останавливает его ординарец — девушка Галя, и не пускает. Мол, командир отдыхает! Всё-таки Вислич сумел её убедить и прошёл. Он мне так рассказал: “И я вижу, как отдыхает командир… Ботян лежит на спине, на груди у него ППШ, палец на спусковом крючке — и он мирно себе спит…”».

Мы с Валентином Ивановичем обсуждали всегдашнюю готовность Ботяна к бою, но факт присутствия ординарца Гали запомнился.

Как развивались дальше их отношения — это опять-таки сугубо личное дело нашего героя. Они были молоды, не жаловались на здоровье, но вокруг каждодневно свистели пули, и было очень понятно, что любой день может стать последним. Поэтому жизнь воспринималась гораздо острее…

Иван Золотарь пишет: «С правой стороны сарая, вдоль наружной стены, в двух палатках уютно устроились наши женатики: в одной Алёша с радисткой Галей, в другой Панфилов с Ганкой. Эту любовь, рождённую на трудных партизанских тропах и закалённую в тяжёлых испытаниях, берегли не только они сами, но и все партизаны. Я видел, как в то утро, проходя мимо их палаток, партизаны умолкали, чтобы не нарушить так редко случавшуюся в нашей суровой партизанской действительности идиллию семейного покоя…» {150} 150 Там же. С. 347.

Очевидно, они были счастливы — и это замечательно! Но об этом, повторим, мы с Ботяном не разговаривали — это его, сугубо личное, чего касаться не стоит. Поэтому и вопроса о том, что же было дальше, мы ему не задавали.

Зато генерал-майор Ростислав Михайлович, достаточно старый друг Ботяна, хотя и на двадцать с лишним лет его моложе, рассказал о таком случае: «Однажды, когда мы вместе работали в Берлине, Алексей Николаевич мне говорит: “Вот, книга вышла — там про меня написано!” Дал мне эту книгу “Друзья познаются в беде”, я её с интересом прочитал, жена взяла почитать, и ей тоже понравилось… И вот как-то идём мы с женой и с маленьким ребёнком в знаменитом Карлсхорсте, гуляем. Навстречу идёт Ботян. Моя жена тогда ещё не была с ним знакома. Тут он сразу: “Ой, какой малыш!”, пятое-десятое — он всегда такой внимательный, и уже кажется, что они давным-давно знают друг друга… Ну, жена и говорит: “Алексей Николаевич, я тоже прочитала книжку про вас, хорошая книжка! Я как увижу Галину Владимировну, ей обязательно скажу: ‘Как же у вас, оказывается, романтично всё было!’ ”»…

Галина Владимировна, жена Ботяна, работала зубным техником и, соответственно, в «русской колонии» её знали гораздо лучше, чем её засекреченного мужа.

«И вдруг Алексей Николаевич закричал, — продолжал рассказ Ростислав Михайлович. — Он закричал: “Ты что! Молчи! Не скажи Гале! Это другая Галя! Та Галя умерла, ту Галю убили!” Моя жена растерялась…»

Вот такая история, о которой, повторим, мы не стали в своё время расспрашивать нашего героя. Жизнь-то по-разному складывается, и кто из двоих в чём оказывается виноват, об этом реально знают только те двое… О том, что радистка Галя погибла, в книге «Друзья познаются в беде» нет ни слова. Зато Ботян, выполняя задание Родины (сколь громко это ни звучит, но было именно так), в послевоенное время оказался как бы совершенно в другой жизни и превратился в совершенно иного человека. Быть может, они расстались именно поэтому. Не знаем… Гадать не будем, смысла нет! Но, судя по той давней реакции Алексея Николаевича на слова жены своего друга, эта душевная рана болела долго…

Кстати, вот как охарактеризовал Ботяна его давний сослуживец Герой Советского Союза капитан 1-го ранга Эвальд Григорьевич Козлов: «Это человек очень скрытный и малообщительный! Может быть, это он такой на службе, с определённым кругом лиц, и у него есть какая-то другая ситуация, где он раскрывается в совершенно ином качестве. Насколько я помню, он никогда и ничего не говорил про свою семью. Вообще! Ни слова! Знаете, как бывает? Придёт человек на службу раздражённый, пожалуется, мол, жена достала… дети не слушаются, учатся плохо, — ну, ему и полегчало. От него я ничего подобного ни разу не слышал! Никогда».

В 1970-е годы Ботян и Козлов отработали в одном кабинете восемь лет, сидели «лоб в лоб», за столами друг против друга, поддерживали «добрососедские отношения», но тем их общение и ограничивалось. Можно понять, что в свой внутренний мир Алексей Николаевич впускает далеко не каждого — даже из числа по-настоящему хороших и достойных людей.

Поэтому закроем «личную тему» и обратимся к боевым делам давно минувших дней.

Отряд Ивана Золотаря, в который постоянно приходили и бывшие советские военнопленные, и польские партизаны, теперь уже считался бригадой. Его подрывники, сотрудничая со своими «коллегами» из партизанских отрядов Армии Людовой и «Батальонов хлопских», фактически дезорганизовали перевозки на железных дорогах, связывавших населённые пункты Юзефов — Александров — Билгорай, а магистраль, соединяющую Львов и Варшаву, вообще вывели из строя…

Понятно, что и Ботян на месте не сидел, не ограничивал свою деятельность руководством агентурой — не такой у него характер, чтобы оставаться в лагере, когда другие воюют. Поэтому он участвовал в самых рискованных операциях.

«Однажды, это было под Краковом, приходят ко мне поляки, — как помнится, с азартом рассказывал Алексей Николаевич. — Говорят: “Вот тут власовцы хотят перейти к вам в партизаны”. Хорошее дело! Но я до этого слышал, что в Белоруссии был такой случай: командир одного из партизанских соединений или отрядов связался с власовцами и говорит: “Я вас возьму в отряд всех, но вам даю задание — уничтожить немцев, которые вас охраняют”. Вот я решил, попробую и я такой вариант проделать, может быть, и мне удастся… Я переоделся, как поляки ходят, только пистолет и граната с собой. Вместе с поляком спускаюсь вниз, с гор, — там посёлок или пригород. Прихожу туда. Зашли в дом к польской семье. Я остался с хозяйкой, разговариваем, а поляк этот ушёл… И вдруг, ни с того ни с сего, во двор въезжают немцы. С лошадьми, с машинами. Неужели он, сволочь, предал меня?! Всё, думаю, отстреливаться буду — сколько есть патронов, столько буду стрелять! Немцы вошли в дом, а я сижу, уже за пистолет держусь. А они попросили пустое ведро — наверное, воду в машину залить. И ушли. Вот такое было переживание! Такие моменты были…»