Владимир Познер - Английская тетрадь. Субъективный взгляд

Но я вспомнил её в связи с предыдущим рассказом. Когда я спросил её, как она объясняет свою любовь и любовь своих соотечественников к королеве, она ответила: «Людям нужен кто-то, на кого можно равняться».

Попробуйте по фотографии угадать, чем занимается (точнее, занимался) сей джентльмен. Кто-нибудь сказал «полицейский»? Браво! Да не просто полицейский. Кен Уорф был личным телохранителем принцессы Дианы. И очень любил её, хотя не произносит этих слов, это было бы не по-английски, нечего выставлять напоказ свои чувства.

– Если бы она не отказалась от личной охраны, по сей день была бы с нами, – говорит он, глядя куда-то холодными, ох какими холодными глазами.

Я хотел было спросить, почему она отказалась, не уговорил ли её кто-то, но сдержался. Что-то в напряжённом лице и угрюмом молчании этого человека как бы говорило: «Помолчите. А то…»

– Знаете, – вдруг ни к селу ни к городу выпаливает Уорф, – я был на самом последнем концерте «Битлз». На крыше их штаб-квартиры на Aбби Роуд. Давненько. 30 января 1969 года. Наш патруль вызвали, чтобы согнать их с крыши: соседям не нравился шум. Нет, представляете, «Битлз» поют в последний раз, слушай и смотри на здоровье, ан нет, какой-то лошадиной жопе (перевод буквальный, мой. – В.П.) не нравится. Так что я вошёл в историю благодаря тому, что разогнал последний концерт «Битлз».

Он помолчал. И я что-то тихо пробормотал про Диану.

– Сожалею, сэр, увлёкся прошлым. Проект по реформированию монархии, начатый Дианой, состоялся. Она изменила лицо британской монархии.

Сказал, будто выучил наизусть положение из полицейского устава.

А ведь прав. До Дианы лицо это было надменным, снисходительным, суровым, не выражавшим страданий, боли и, тем более, сострадания. Оно было неизменным, отважным, всесильным, оно выражало презрение, торжество и множество иных чувств, но одного оно не выражало: человечности, говоря иначе, ранимости, слабости, страдания, любви, восхищения. А Диана всё это привнесла. Когда Англия утопала в слезах, стоя у ограды Букингемского дворца, когда вся площадь перед дворцом была покрыта ковром из десятков и сотен тысяч цветов, когда смерть «народной принцессы» оплакивала страна, не стесняясь своих эмоций, сами англичане удивились себе.

Только один человек упёрся, как английский бульдог, – королева Елизавета II, которая отказывалась дать приказ приспустить флаг в честь ушедшей принцессы. Но ей пришлось уступить, и флаг был приспущен.

Диана победила.

Мысль вдогонку.

Меня всегда занимало то, с каким плохо скрываемым волнением и восхищением мы встречаем титулованных особ. В странах, избавившихся к тому же от монархов не самым деликатным образом, в Америке, России, Франции люди с придыханием говорят: «Вчера на вечере познакомился с графом».

Много лет тому назад в Советский Союз вернулся граф Алексей Игнатьев, автор нашумевшей тогда книги «Пятьдесят лет в строю». На каком-то вечере он был представлен одной дамой как «бывший граф Игнатьев», на что он заметил: «Милая, бывших графьев не бывает. Это всё равно что сказать “бывший пудель”».

Может быть, в этом и заключается ответ? Может быть, это постоянство рода, которое тянется из века в век, переходит из поколения в поколение, может быть, эта неизменность нас пленяет, особенно на фоне нашего существования, когда нет постоянства, когда мало кто имеет представление о своём роде и даже затруднится использовать это слово применительно к себе?

На всякий случай: я – из баронского рода. Правда, не древнего, моего прапрапрадеда наградил баронством Наполеон. Род, повторяю, не древний. Но всё же…

Есть, по-моему, три вещи, без которых нет Англии. Они – самое английское из всего, что есть английского. Первая – это футбол и его болельщики, о чём речь ещё предстоит. Вторая – это чай, и к этой теме мы тоже вернёмся. Но сначала поговорим о третьей – это паб [8] От public house, буквально «публичный дом», но следует иметь в виду, что название английского заведения, о котором вы подумали, дорогой читатель, звучит совершенно иначе. .

В ответ на вопрос «Что такое паб?» можно ответить коротко: это сокращение от слов «паблик хаус», что в буквальном переводе на русский означает «публичный дом». Но буквальный перевод, которым, кстати, грешат все компьютерные программы, часто страдает неточностью и лишён тонкости. Паб – это публичное питейное заведение, которое публично на самом деле, в отличие от публичных школ. Это название – public house – впервые появилось в конце XVII века и использовалось, чтобы отличить частные питейные заведения от публичных, которые были открыты для всех и каждого.

Задолго до этого, в 1393 году, король Ричард II заставил землевладельцев вывешивать щиты на своих питейных заведениях. Подписанное им распоряжение гласило: «Тот, кто станет варить пиво… с целью его продажи, должен вывешивать табличку, иначе он лишится своего эля [9] Пиво делится по способу брожения на эль и лагер. ». Смысл указа – сделать пивные дома хорошо заметными для проезжающих инспекторов, проверяющих качество эля. Кстати, отец Уильяма Шекспира, Джон Шекспир, как раз служил таким инспектором.

Самюэль Пепис, человек, прославившийся в Англии дневником, который он вёл с 1660 по 1669 год, назвал паб «сердцем Англии». Если это так, то можно предположить, что по кровеносным сосудам англичан течёт пиво. Это, конечно, не так, хотя…

Англичане пили эль ещё до прихода римлян, двадцать с лишним веков назад. Сказать «пили» – это не сказать ничего. В 1577 году впервые было подсчитано количество питейных заведений в Англии и Уэльсе – это было сделано для максимального сбора налогов, но не ругайте сборщиков: кто бы ещё сохранил для нас, любителей древности, ценнейшие цифры и факты, без которых мы бы многого не знали? То-то и оно! Так вот, согласно этим подсчётам, один паб приходился на 187 человек. А на карте справа отмечено количество пабов в одном из центральных районов Лондона в 1899 году.

В общем, англичане попивали пиво, ни о чём не ведая, пока им не предложили вместо эля джин. Случилось это в конце XVII века, и если вы думаете, что связано это было с соображениями здоровья или экономики, то ошибаетесь. В это время отношения между Британией и Францией были хуже некуда (что для этих двух стран дело привычное), как из-за политики, так и из-за религиозных разногласий, в связи с чем правительство его британского величества приняло ряд законов, ограничивающих импорт коньяка из Франции и поощряющих производство джина. В частности, было разрешено производить джин, не имея на то лицензии. Напиток был, во-первых, дешёв в производстве, а во-вторых, продавался за гроши, что сделало его любимцем неимущих и в результате чего страна потонула в джине. Эти времена запомнились так называемым «джинным безумством», «джиновым безумием».