Сильвия Симмонс - Леонард Коэн. Жизнь

Вторая глава этой книжки была написана словно нарочно для певца и артиста, которым позже станет Леонард. В ней автор учил избегать и тени легкомыслия: «Ваше лицо должно быть решительным, твёрдым и уверенным. Во всех своих действиях будьте спокойны. Пусть голос ваш становится всё тише и тише, пока не дойдёт почти до шёпота. Сделайте паузу. Поспешив, вы потерпите неудачу» [1].

Лет через пятнадцать Леонард так опишет этот эпизод в романе «Любимая игра»: «Ему ещё никогда не приходилось видеть женщину настолько обнажённой… Он одновременно был поражён, счастлив – и страшился всех духовных властителей этого мира, какие только есть во вселенной. Он сел, чтобы как следует всё рассмотреть. Он так давно ждал, когда увидит это. Увиденное не разочаровало его тогда и никогда не разочаровывало впредь» [2]. Хотя описанные чувства принадлежат вымышленному персонажу, трудно представить себе, чтобы они не были собственными чувствами Леонарда. Много лет спустя он повторит: «Думаю, мужчина никогда не может забыть первый раз, когда он увидел обнажённую женщину. Над ним стоит Ева – утро, капельки росы на коже. И я думаю, что это – главное содержание игры мужского воображения. Все печальные приключения в порнографии, в любви, в песнях – лишь ступени на пути к этому святому видению» [3]. Интересно, что горничная Коэнов играла на укулеле – этот инструмент в глазах персонажа романа превратился в лютню, а сама девушка, чего и следовало ожидать, в ангела. А всем известно, что обнажённый ангел держит ключи от портала в рай.

«Леонард постоянно жаловался на отсутствие девушек. На то, что не может найти девушку, – говорит скульптор Морт Розенгартен. – И его жалобы всегда были всерьёз». Розенгартен – самый давний друг Леонарда, послуживший прототипом Кранца, лучшего друга главного героя «Любимой игры». Он говорит слабым шёпотом, еле слышным на фоне гудения аппарата искусственной вентиляции лёгких: эмфизема. Он вспоминает: «Не забывайте, что в то время разделение по половому признаку было очень сильным. В школе мальчики занимали одну часть здания, а девочки – другую, и между нами не было никаких контактов, а так как своим поведением мы выбивались из общества наших сверстников в Уэстмаунте, то соседки с нами тоже не общались – у них была своя дорога. С моей точки зрения, Леонарду повезло: он что-то знал и понимал про женщин, потому что жил в женском доме – с матерью и сестрой, Эстер. А я совсем ничего не знал о женщинах: у меня был только брат, а мама секретов своего пола не выдавала. В общем, нам оставалось только ныть и жаловаться».

Розенгартен живёт в потрёпанном двухэтажном домике с ванной на кухне, который стоит в ряду таких же точно домиков (т. н. блокированная застройка ) неподалёку от Португальского парка и бульвара Сент-Лоренс. Сорок лет назад, когда он поселился здесь, это был район рабочих и иммигрантов. Несмотря на некоторые признаки джентрификации (дорогие магазины, кафе), здесь до сих пор сохранились старые еврейские забегаловки с пластиковыми столами, куда Морт с Леонардом в своё время частенько захаживали. По сравнению с их привилегированной домашней жизнью в Уэстмаунте это был другой мир. Морт вырос в Верхнем Бельмонте, в полукилометре от дома Коэнов в Нижнем Бельмонте, – это была уже следующая ступень достатка. Розенгартены были тогда очень богаты. От того богатства мало что осталось, но в то время их семье принадлежало два «кадиллака» и усадьба в Восточных кантонах, в ста километрах от города. Леонард и Морт свели знакомство и подружились на нейтральной территории, в летнем лагере, когда Морту было десять лет, а Леонарду девять – в июне 1944 года, через пять месяцев после смерти отца Леонарда.

Коэны давно привыкли ездить на море в штат Мэн, но летом 40-го и 41-го Канада уже находилась в состоянии войны с Германией, а США ещё не присоединились к союзникам, и из-за введённых ими валютных ограничений канадцам было выгоднее отдыхать у себя дома. Одним из самых популярных мест для отдыха были Лаврентийские горы, к северу от Монреаля. По словам писателя Мордехая Рихлера, это был «настоящий еврейский парадиз, Катскилл [3] Кэтскилл – горы в США (штат Нью-Йорк), популярное курортное место. – Прим. переводчика. по сходной цене» [4] – с большими отелями и небольшими гостиницами, где мужчины в кипах беседовали друг с другом на идиш, стоя напротив знака, запрещавшего евреям заходить на поле для игры в шары. Для сверстников же Леонарда существовало множество летних лагерей у озёр вокруг городка Сент-Агат-де-Мон. Лагерь под названием «Гайавата» предлагал юным отдыхающим обычное меню – свежий воздух, дортуары в маленьких коттеджах, общие душевые комнаты, декоративно-художественные кружки, спортивные площадки, комары, – но, как говорит Розенгартен с глубоким и искренним чувством, «он был ужасен». «У них была одна цель: гарантировать родителям, что с тобой не случится никакого, даже самого маленького приключения. Меня ссылали туда несколько лет подряд, а Леонард съездил только на одно лето; его мать нашла потом более разумно устроенный лагерь, где детей учили плаванию и гребле на каноэ» – а Леонард хорошо плавал и любил это делать. Счёт от лагеря «Гайавата» (лето 1944 года) подтверждает нелестный отзыв Розенгартена о предлагавшихся там развлечениях: выделенные Леонарду на отдых деньги были потрачены на сладости в местной лавочке, канцелярские принадлежности, почтовые марки, визит к парикмахеру и билет на обратный поезд [5].

Семьи Леонарда и Морта были схожи не только социальным положением. Оба они росли без отца (отец Леонарда рано умер, отец Морта часто отсутствовал), и у обоих матери не вписывались в стандарты уэстмаунтской еврейской общины 40-х годов. Мать Морта родилась в семье рабочих и считала себя современной женщиной. Мать Леонарда иммигрировала из России и была значительно моложе своего покойного мужа. Машиного акцента и бурного темперамента было, может быть, и недостаточно, чтобы обособить её от других женщин этого маленького сообщества, но ведь вдобавок она была привлекательной, всегда вызывающе нарядной молодой вдовой. Впрочем, по-настоящему близкими друзьями Леонард и Морт стали четыре года спустя, когда стали ходить в одну школу.

Средняя школа Уэстмаунт-Хай выглядела так, словно однажды сбежала в Канаду из Кембриджа ночным рейсом, устав веками формировать умы вышколенных английских мальчиков. Это было окружённое роскошными лужайками массивное здание из серого камня, украшенное гербом с девизом на латыни: Dux Vitae Ratio ( Разум – предводитель жизни ). На самом деле заведение было сравнительно новое: эту протестантскую школу основали в 1873 году, и сначала она занимала гораздо более скромное здание; впрочем, это всё равно была одна из старейших английских школ Квебека. Когда Леонард посещал её, евреи составляли между четвертью и третью всех учеников. В Уэстмаунт-Хай царил дух то ли терпимости, то ли безразличия: евреи и протестанты общались между собой и ходили друг к другу на вечеринки. «На еврейские праздники мы отдыхали, а на христианские веселились, – говорит Рона Фельдман, одноклассница Леонарда. – Многие из нас пели в хоре и играли в рождественских спектаклях». Няня Леонарда, водившая его в школу каждое утро (и неважно, что, как отмечает Морт Розенгартен, «им надо было пройти всего один квартал; в семье у Леонарда было принято делать всё как полагается»), была католичкой и раньше брала его с собой в церковь. «Я люблю Иисуса, – говорил Леонард. – Всегда любил, даже ребёнком». И прибавлял: «Я держал это при себе; я не хотел встать в шуле и заявить: Я люблю Иисуса » [6].