Питер Акройд - Темза. Священная река [litres]

Придя в Лондон и смешавшись с его началом, Темза становится самым интересным источником света в городе. Ночью, отражая бесчисленные городские огни, река оживает. У речной воды есть этот особый блеск – подвижный, ртутный разбег попавшего в нее света. “Серебро” Темзы может превратиться в ртуть, разбрызганную по ее подвижной серебристой поверхности и словно бы уходящую в глубину плавными потоками отраженного блеска. Впечатление такое же, как от ночного неба с его созвездиями. Иным этот свет представляется стылым и далеким, впитавшим в себя холод водных пучин. Этот свет отличается по глубине и фактуре от мягкого света верховий. Блеск предостерегает: не подходите слишком близко!

Однако ночная река может стать и омутом спящей черноты. Потеряв серебристое свечение, она делается чернильно-темной и вязкой. Она безмолвна. Она тиха, как река мертвых. В середине русла она отливает зеленью, но периферия либо черна, либо фиолетова. Тени береговых зданий накладывают на реку темноту особого оттенка, и остаточный цвет, вытесненный из города, теряется над ней в мрачных небесах. Так, во всяком случае, Темза выглядела на протяжении многих столетий. Ныне, в начале XXI века, она на участках в черте Лондона никогда не бывает абсолютно темна. Уличные фонари и огни бесчисленных зданий заставляют ее блестеть всю ночь. Ближе к устью яркие огни обогатительных и нефтеочистных предприятий торжественно освещают ее путь к морю, подобно гигантским факелам. Только в верхнем течении и на отдельных участках, где она течет среди болот, она, как встарь, наполняется густой чернотой и безмолвием.

Звуки Темзы содержат в себе все слуховое разнообразие как природного, так и человеческого мира. В районе устья она порой может показаться неестественно тихой. Там, где некогда река бурлила от деятельной жизни, ныне мало что происходит. Местами Темза сделалась пустой рекой, рождающей иллюзию тишины. И все-таки нет-нет да поднимет волны танкер или прочертит ровную воду, как жук-плавунец, небольшой катер. Чуть выше по реке, в районе Гринхайта и Тилбери, звуки Темзы – это лязг и жалобный скрежет кранов и прочей техники, перемежающийся с плеском воды и хриплыми возгласами чаек.

Верховьям Темзы присуща та умиротворенность, которая всегда ассоциируется с тихими, уединенными водами. Благодаря этому она оказывает целебное действие. Торо полагал, что глядя в воду – в “око земли” – человек “измеряет глубину своей собственной натуры”. Таков контекст речной тишины. Здесь – место покоя и самоуглубленности. Но полной эта тишина никогда не бывает. Окружающий мир подает свои голоса: щебечут бесчисленные птицы, шелестит склоненными над водой листьями ветер, плещет время от времени рыба… В точности то же самое раздавалось здесь за многие тысячелетия до появления на этих берегах человека. Перенесись мы каким-нибудь волшебным образом в ту невообразимую эпоху, ее звуковой состав, возможно, оказался бы для нас единственным, что в ней знакомо и привычно.

После захода солнца над рекой поднимаются ночные звуки. Плеск рыбы похож уже не на плеск, а на пистолетный выстрел, листья падают на берег с отчетливым шелестом, ветер шумит явственней, и ночные ползучие существа, кажется, шуршат где-то совсем близко.

Река, освоенная человеком, – в частности, на ее лондонских отрезках – не умолкает никогда, пусть даже единственное, что до нас доносится, – это ритмические удары волн о стенки старых причалов и доков. Подле лондонской Темзы слышно, кроме того, как бурлят приливные воды, обтекающие берег. В эпоху огромных доков шум хозяйственной деятельности над коммерческим водным путем не стихал ни днем, ни ночью. Речной гимн тогда состоял из глухих ударов падающих тюков, шипения пара, стука клепальных молотков, скрежета килей, громогласных ночных команд. Над набережной Виктории гудки, которыми суда обменивались в тумане, смешивались с приглушенным шумом автомобилей, свистками поездов, колокольным звоном церквей Сити. Звуки города раздавались и над рекой, словно она стала его эхокамерой.

Сейчас порой забывают о том, какой шумной в свое время была Темза в центре столицы. В прошлые столетия ночью ее было слышно на большинстве улиц внутри городских стен. Джордж Борроу в романе “Лавенгро” (1851) говорит о речной какофонии:

…на мосту стояла дикая суета, которая едва не оглушила меня своим грохотом. Но если на мосту все бурлило, то под ним все бурлило вдесятеро сильнее… Поистине устрашающим был рев водных потоков, устремлявшихся в колоссальные жерла пролетов, которые заглатывали пенную воду, чтобы с жуткой силой извергнуть ее с другой стороны.

Река ревела и грохотала, как ревел и грохотал обступивший ее город. Впрочем, примерно в те же годы Генри Мейхью в “Тружениках и бедняках Лондона” услыхал в симфонии Темзы несколько более человечные звуки. “Четыре склянки” судов смешивались с “дальним звоном колокольчика у торговца пивом вразнос”; слышались также “лязг отпущенной цепи”, “согласное пение множества матросов, налегающих на канаты” и “хриплый голос мужчины на берегу, сложившего ладони рупором и пытающегося докричаться до кого-то на реке”. Темза могла реветь “устрашающе”, но люди, которые жили и трудились на ней, вносили в совокупность речных звуков более домашнее начало.

Запахи реки в XIX и XX веках были многообразны: имя им – легион. Иные дожили до наших дней. Сильный, резкий запах издавал береговой ил, обнажавшийся во время отлива. Далее – запах дыма или, точнее, смешанных с дымом испарений, которые плыли от порта вверх по реке. У того, кому по нутру все то разнообразное, что произведено человеком, такой запах отвращения не вызывает: он передает ощущение энергии и труда, и вместе с тем в нем чувствуется приятная меланхолия берегового костра. Лондонцев, возвращавшихся в город по Лондонскому или Вестминстерскому мосту, приветствовал знакомый дымный аромат. Был и запах дегтя, неразрывно связанный с корабельным миром; его почувствовал, переехав в Челси, Томас Карлейль. Вблизи доков к нему примешивался запах пеньковых канатов. И не забудем о вездесущем духе пива (или, лучше сказать, ячменя, солода и хмеля), распространявшемся от огромных береговых пивоварен. Этот запах и ныне ощущается в Уондсворте, как и призрачные веяния иных ушедших в прошлое пахучих производств, средоточием которых был Саутуорк на южном берегу.

Берег Темзы, прилегавший к докам, был берегом множества запахов. Резкий дух табака сменялся усыпляющим ароматом рома; на некоторых участках в воздухе стояла вонь обрабатываемых шкур или рога, а в других местах, наоборот, приятно пахло кофе, мускатным орехом, корицей. Над бывшей Коричной пристанью (Синнамон-уорф), где ныне высятся жилые дома, кое-где, кажется, еще витают призраки былого аромата. От Суррейских коммерческих доков тянуло древесиной хвойных пород, от складов близ улицы Шад-Темз – собачьим печеньем и померанцами. В северной части полуострова Айл-оф-Догс пахло сахаром, в южной – финиками и чаем. Хватало и разнообразных алкогольных паров – хереса, портвейна, бренди; щекотали обоняние запахи пакли и шерсти.