Иван Никитчук - Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

— Черт его знает… Может, для тебя это то единственное, что подымет самого себя в собственных глазах. Тогда поезжай. Чем скорее избавишься… тем легче будет потом твоим подчиненным.

На участок Квятека Николай пошел один. Увязывался Ребенок, не взял. Откровение Зубова принесло облегчение — лопнул неприятный нарыв. Не обращал на него внимания, всячески старался не думать. И все-таки малейший повод — случайно перехваченный взгляд Зубова, слово — заставлял излишне напрягать нервы. Надо бы сразу начистоту с Зубовым… Неловко как-то. А может, не счел нужным? Пожалуй. Чего таиться перед собой. Вот и теперешний разговор… Человек распахнул душу. Не нашел подходящих слов. Одно успокаивало: понял его.

— Кто идет? Пароль?

Узнал голос брата. Вспомнил, с отъезда из Семеновки не видались. Назначал взводным, отказался. Квятек докладывал. Не вызывал, не потребовал почему-то исполнения своего приказа. Не хочешь — иди в строй, рядовым. Тему о том не поднимал и сейчас. Стояли молча. Покуда Константин выкурил папиросу, он следил ухом за тоскливым перекликом лебедей, затерявшихся где-то в звездной аспидно-синей выси. Подумал, птицы еще днем могли пролетать над Крымом. Все реже вспоминался солнечный двор госпиталя, невероятно белая палата, начали стираться из памяти даже какие-то черточки в лице Вали… Казалось, не Валя, а Глаша была там в крестастой косынке и обжигающе чистом халатике.

— Про дядю Казю я. Бросили у чужих людей…

Слышал Николай, а в толк сразу взять не мог. Выпуская из-под ворота шинели шарф, утепляя горло, отозвался недовольно:

— Полегчает, Петро Лугинец доставит его в эшелон.

— Не полегчает уже… Кровь горлом пошла.

Не сознался ведь! Травить не хотел. Вот он, дядя, весь. Николай почувствовал, как не хватает ему в эту минуту именно его. Что-что, а человека он понимает, умеет проникать в душу, располагать к себе, вызывать на откровение. По-нынешнему эти качества в командире важнее всего. Все, что связано со старой армией, полетело в преисподнюю: окрики, зуботычины, слепое, бездумное подчинение. Солдат начал думать, обретать свою личность. Процесс неимоверно сложный, болезненный. Оттого ответственность командира нынче возрастает не по дням, а по часам. В то же время армия их, революционная, не может, как и любая, существовать без древних своих устоев — подчинения младшего старшему и исполнения приказа. Обсуждать приказ на митинге — крен неверный и опасный. Путь в никуда. Прямая тропка к анархии, партизанщине. Живой пример — Зубов. Партизанщина его одолела. По каждому пустяку сбегались всем эшелоном. Случались и курьезы — стрелять по гайдамакам или не стрелять? Добро, что спохватились сами — отряду нужен командир. В яблочко попал Николай тогда на собрании, сцепившись с Квятеком, пригрозив приказывать.

— Может, съездить нам с Иваном Колбаско? — напомнил о себе Константин, перебрасывая винтовку с плеча на плечо. — В Семеновку, а?

— Поедете, конечно… Не сейчас же! Утром неизвестно, что будет…

Выкурил Константин папиросу до гильзы, затаптывая окурок, заговорил приглушенно:

— Дохлое дело ты, Николай, затеваешь… Ей-богу. Кругом мир, а мы… за винты ухватились. Ну оглядись! Россия откололась… Сама по себе. Помирилась с швабами. Рада наша и вовсе… рука об руку. Изо всей Украины Советы выперли. Харьков уже накрылся…

— Знаешь, Костя… — Николай приблизился вплотную. — Речи твои не красногвардейца…

Покорность в опущенных плечах, в голосе брата удержала от тех страшных слов, какие распирали его. Уйдет от греха. Расхотелось вдруг искать в потемках и еловый шалаш Квятека. «Спит человек, чего будоражить. До утра, видно, никто их в этом лесу не потревожит. Насолит уж Божора, вот тогда немцы ощетинятся. Ждать надо к полудню…» — подумалось Николаю.

Позади, в стороне Новозыбкова, уже рассасывалась над лесом апрельская ночь.

Побудку отряду устроила стрельба. Бойцы спросонок вертели головами, в недоумении пялясь за речку. Заваруха там, за синевшим леском, куда вьется по песчаному голому косогору дорога от мостка. По цепи прошел слух: «Конники Божоры озоруют в Злынке». Подтвердил и пробегавший командир, Казимир Квятек.

Застегивая шинель, Николай вслушивался: не заговорят пушки? Сомнения не было: Божора. Настораживал обильный огонь. Может, за ночь немцев еще подвалило?

Пальба не утихала. Напротив, она передвигается за лесом. Пожалел Николай, что вчера сам не проскакал в Злынку, не прикинул глазом местность. Судя по карте, поселок от железной дороги в нескольких верстах. Вроде туда и распространяется бой. Если отзовутся орудия, тогда худо. Значит, подкатил бронепоезд.

Квятек видел беспокойство командира. Чувствовал себя в том прямым виновником: две партии отправил вдоль насыпи на Добруш, Речицу. Ни звука, как в болото. Сутки помалкивают.

— Еще, может, выделить людей, а? Мало что могло случиться…

— Потерпим. Моли бога, чтобы дольше не появлялись…

Успокаивал Николай других, а у самого тревога нарастала. «Выдавит немецкий бронепоезд черниговские эшелоны партизан на Новозыбково, отойдет и их состав. Тогда топать по болотам… Обговаривали и такой вариант с Лугинцами: они укатят в Клинцы, ближе к Унече, городку на территории Советской России. Будут принимать их там. Но прежде хотелось все-таки набить морду пруссакам». Вестей от конников из Злынки ожидал с большим нетерпением, нежели связных Квятека.

Стрельба вспыхнула совсем близко. В березняке, с правой руки. Не отрываясь от бинокля, сказал с нервной усмешкой:

— Квятек, тебе повезло… Каждые полчаса сообщай! Горячку не пори. Встречайте огнем на речке. Помни, у тебя может выдвинуться кавалерия. Я буду…

Квятек сорвался бегом. Сутуловатая спина его в пиджаке из шинели пропала за желтыми стволами сосен. Прятал в кожаную сумку бинокль и Зубов, готовый бежать на свой участок.

— Ты погоди, Яков. Картина неясная. Хорошо бы, попер дорогой… Но немец, знаешь, воевать умеет. Болот твоих боюсь. Они непроходимы для нас с тобой…

— Не расходуй резерв. На случай…

Из леса вырвалась подвода. Приблизил стеклами. Немецкий фургон. Возница, стоя на передке, хлестал нещадно лошадей. Гнал бездорожно, напрямую к мостку. Выскочили и всадники; они отстреливались, вертясь в седлах. Угадал буланого коня и бурку Божоры. Явно маловато. Лихорадочно обводил опушку — не появятся еще?

— Подзалетели… — пугнул матюком Зубов, тоже вскинув к глазам бинокль. — Ай, нет! Еще вон… Правее, правее…

Не утерпели, сбежали со своего наблюдательного пункта — песчаного обрывчика — к мосту. По широкому оскалу, шалым глазам Божоры можно догадаться, что у кавалерии полный порядок.

— Ноги унесли? — спросил издали Зубов, хотя успел уже пересчитать всадников.