Иван Никитчук - Украинский Чапаев. Жизнь и смерть легендарного комдива Николая Щорса

Божора, не спрыгивая с седла, развязал у горла ремешок, неимоверно усталым движением плеч освободился от бурки. Бурка повисла на взмыленном крупе; кто-то из конников сдернул ее.

— Тимофей, хвались трофеем.

Только теперь заметил Николай, что возницей на фургоне был знакомец, разведчик. Он все еще стоял на барках, растирал шапкой распаренное лицо. Из задка фургона, из-под брезента, выволокли немецкого офицера со связанными за спиной руками. Кивнул: в избу, мол, пленного.

Остановились перекурить у сарайчика. Божора, закручивая все еще дрожавшими пальцами цигарку, докладывал и не докладывал — хвалился:

— Как по писаному, Николай Александрович… Навалились зорькой. Голыми руками брали, теплых, из постелей. Оружие в фургон, а самих в сарай. Думаем, строем потом, с песнями… Ай выкуси! Это вчерашних-то. А за ночь, оказывается, еще привалило. Те разместились на другом краю. И спать не успели улечься. Кто-то из моих нос к носу с часовым. Первым полыхнул из винта. И началось… Мать моя! Дай бог ноги. Тимошка успел выхватить из сарая одного офицера…

— А тех… бросили? — спросил Зубов с придыханием.

— Ну куда ж… — Божора добродушно усмехнулся. Успокаивал: — Да вы этого не слыхали. Мировой фриц. Кроет по-нашему матюком, а! Хлеще моего анархиста-морячка, ей-право.

«Язык» попался из разговорчивых. На вопросы военного характера отвечать категорически отказался, так как не считает себя пленным. Он офицер германской армии-победительницы. Россия потерпела в войне поражение, запросила мира. Его страна, великая Германия, мир приняла и оставила за собой все занятые ею земли. На Украине они, немцы, не воюют. Пришли как друзья, по приглашению украинского правительства. Совместно с армией господина Петлюры они очищают Украину от банд. Он, обер-лейтенант Хельмут Геймбух, требует отпустить его немедленно, иначе немецкое высшее командование предъявит ультиматум Советской России.

— Ультиматум Советской России? — не утерпел Николай. — Вы ничего не перепутали? Она ни при чем. Вы в плену одной из частей украинской Красной гвардии.

— Нет такой гвардии. Есть банда. Банды те оставили после себя русские большевики.

Зубов потянулся к кобуре. Николай пресек взглядом его намерение. Уставившись в водянистые глаза немца, осипшим вдруг голосом сказал:

— Господин обер-лейтенант, как офицер украинской Красной гвардии, могу принять за личное оскорбление…

— Вы офицеры?..

— Почему 41-й корпус генерала Гофмана остановился в Гомеле?

— Нет приказа о наступлении.

— Куда наступать?

Пленный, поняв, что ответа и на этот вопрос не избежать, начал с деланным усилием разбавлять русские слова своими.

Вот отчего они не торопятся захватить Новозыбково. Похоже на правду. Аппетит у них! Затишье используют по назначению — собирают кулак. Нет, не будет им затишья…

В сенцах загремело сваленное порожнее ведро. Дверь рывком распахнул начальник караула.

— Немцы!

Мигом заняли свой обрывчик. Хорошо видать и без бинокля. Из сосняка на дорогу выходили фургоны. Шли шагом, освещенные полуденным солнцем. Удивляла и возмущала такая беспечность и откровенная наглость. Как видно, налет конников не воспринят всерьез. Банда и банда, налетела и рассыпалась. Исчезновение солдата и офицера, наверно, не вывело их из себя.

— А не уловка, Николай Александрович? — посомневался Зубов. — Так открыто…

— На всякий случай выдвинь «максимку» к мосту. Фургоны не порожние… Кони напрягаются.

Первая же очередь из пулемета, установленного на сарайчике, подтвердила догадку. Из фургонов сыпанули солдаты. Враз попадали, извиваясь, ящерицами поползли по голому склону к речке. За теплую ночь серый склон зазеленел. Лохматые кочки смотрелись отсюда удобным прикрытием.

— На батарею! — прокричал Николай в ухо Зубову. — Не пропустил бы Никитенко. По мосту… Дуром не палите.

Едва взбежал на взгорок, к пушке, стрельба вспыхнула и на правом фланге. На слух силился определить, что у Квятека. Бьют из винтовок кучно, умеючи вплетаются в разнобойную пальбу короткими оба пулемета. Вспомнил, Костя за одним, дальше, у колена речки… Стиснуло на миг сердце.

— Кинем парочку, Николай Александрович?

Никитенко без шинели, в распоясанной гимнастерке с закатанными рукавами. Волосатые руки любовно гладили снарядный стакан.

— Куда? В пустой след? Расползлись вон по лугу…

— Для острастки. Нехай думают, что и мы не лыком шиты.

— Дорогое удовольствие. Мост не пропусти… На сарае взмахнут белой тряпкой.

— А броневик ежели?

Николай пожал плечами: какой разговор, мол…

Хитростью не захватив мост, немцы навалились на участок Квятека. Березняком выходили к самой речке. По намерениям пехота готова сунуться в ледяную воду. Топкий открытый берег, простреливаемый насквозь, не давал им ходу. Вытыкалась на опушку и кавалерия в странно знакомой форме, на белых гладких лошадях.

— Польские уланы! — вскричал зло Квятек, посылая из ручного пулемета длинную очередь.

— Старые знакомцы, — пояснил он погодя, когда белые всадники исчезли в березняке и стрельба утихла. — Уланы Довбор-Мусницкого… Под Калинковичами встречались.

Тут и застал Николая вестовой от Зубова. Развернув донесение, вскочил как ошпаренный. Болота! Чуяло сердце. Пехота до батальона, пишет Зубов. Пятьсот штыков… Очумел он! Квятек тоже прочел записку. Молча выпрямился.

— Пулемет, брата моего… и взвод выдели. Случится что со мной, Зубовым… примешь командование. Пробивайтесь на Унечу.

Подоспел кстати. Зубов встретил у сваленной сосны. Мокрый весь, в болотной тине, но довольный. Набивая круглый диск ручного пулемета медными патрончиками, клокотал от восторга:

— Вон они, ландверы… залегли на перекур. Чесанули мы их! Спасибо Божоре, подмогнул с конниками… Две атаки отбили. Минут через десять-пятнадцать жди опять…

Точность поразительная. Большая черная стрелка трофейных часов, сохранившихся с времен Анапского полка, обошла три деления — немцы поднялись. Устраивая «льюис» на стволе дерева, Николай до рези вглядывался в сосновую чащу, мешали заросли орешника. Видал какие-то тени в сгущавшихся лесных сумерках. Позади, на поляне, светло. «Солнце еще не село», — подумал он.

— Приготовиться!

Зубов обернулся: ничего, мол, что подменяет его? «Ничего», — ответил взглядом Николай. С каким-то легким чувством нажимал на спусковой крючок. Впервые вот так близко он целится в человека. Стрелял некогда через Прут, наобум — река широкая, камыши. Днем, у Квятека, стрелялось тяжелее — видна цель. С уверенностью не может сказать, что попадал. После его выстрелов люди двигались, вставали, ползли, даже бежали. Тут человека не видать…

Дважды подымались ландверы. Не раз Николай менял опорожненные диски. Помогал Ребенок, будто прикипевший к локтю. Наполнив очередной диск, он брался за свою винтовку.