Ольга Савельева - ПроЖИВАЯ. Как оставаться счастливым, проживая самые сложные моменты жизни

– Легко сказать, да нелегко сделать. Ей что, жалко зайти коляску покатать? Я уже девять месяцев не сплю нормально…

– Это свекровь тебя будит?

– Нет.

– А злишься на нее. Не логично же. Помнишь, вас залили соседи сверху? Ну вот. Ты же к ним пошла решать вопрос, а не к соседям снизу, правильно? Потому что логично злиться на тех, кто залил. А не на тех, кто живет в двух кварталах от тебя.

– Вот бывают воскресные папы, а у нас она воскресная бабушка.

– Хм. У меня одна подруга есть, она интроверт лютый. С людьми ей сходиться очень сложно, нового человека впустить в свой круг прямо вот немыслимо. Вся в себе. И вот она проживала жизненную трагедию и работала с психологом. Терапия была ей нужна и полезна, но психолог – это новый человек. Ей так сложно было с ним сойтись, она от него все сессии на расстоянии держалась, стул подальше отодвинула, на «вы» обращалась, дистанцию соблюдала.

И психолог ее спрашивает: «Вы меня боитесь?» А она: «Я просто не ищу новых друзей, у меня пул давно заполнен, я этих-то, что есть, еле вывожу».

Психолог ей говорит: «Милая, я и не пытаюсь стать вашим другом. Я ваша чашечка чая, вы поднесли меня к себе, чай выпили, и на неделю отставили».

Вот классный образ. Ваша бабушка – как чашечка с чаем – раз в неделю. Терапия бабушкой.

– Ты все правильно говоришь. Но так сложно понять это и не злиться. Дети так смотрят на нее…

– Не хочу тебя обидеть, но ты знаешь, кого мне напомнила? Выдру!

– Выдру? Потому что мокрая? – смеется Тома.

– Нет, не поэтому. Когда выдра сталкивается с опасностью, она показывает врагу своего детеныша, чтобы вызвать у того сочувствие. Вот и ты бабушке внуков демонстрируешь: мол, смотрите, какие славные, неужели вам не хочется быть нормальной бабушкой? А она и так нормальная. Просто для разных людей это слово имеет разные значения.

– Вот это точно.

– Ты пойми только глагол «не должна». Она не должна. Я вот сейчас тоже не должна по дождю с тобой по аптекам шастать. Если б я не пошла, ты б обиделась?

– Наверное, да. Подумала бы: «Ей что, жалко пять минут пройтись?»

– Ясно, – смеюсь я. – Прям в одном шаге я была от того, чтоб впасть в немилость твою. Вокруг будто минное поле, шаг в сторону – бумс! – обидочка. Между тем я тоже могу побыть тобой и обидеться: ты же обо мне совсем не подумала. А я вот совсем мокрая теперь, и дома меня мои дети голодные ждут. Мне реально логичнее было бы отказаться, невзирая на твою повышенную обидчивость. Но я, взрослая тетечка, сама приняла решение – сама несу ответственность. И то, что я мокрая, и то, что дети мои маму заждались – это не ты виновата. Понимаешь, как сложно живется в твоем мире, где вокруг сплошные поводы для обид? Переселяйся в мой взрослый мир, где попроще и повеселей.

Мы подошли к моему дому.

– Ну, что решила ответить свекрови на смс о прощении? – спрашиваю я.

– Отвечу: «Бог простит».

– Ха-ха. Звучит как «Отвали».

– Это практически оно, просто в камуфляже вежливости.

– Там в оригинале: «Бог простит, и я прощаю». Полная режиссерская версия.

– Я могу написать и ее, только это будет неправда…

Ох, Томка.

Прощение ни одним соплеотсосом не вытянешь из человека, которому выгодно не прощать.

Но чтобы захотеть простить, нужно для начала хотя бы выспаться…

«Я только что узнала! Какой ужас! Понимаю, что сейчас ночь, но быстрее расскажи мне, как ты».

Это сообщение Глеб получил от подруги в два часа ночи.

У Глеба рак. Он этого не скрывает, но и не кричит об этом на каждом углу. Не подбегает к людям на улице с криком: «Представляете, у меня рак!»

Говорит по необходимости. Например, объясняя, почему он так рано устает.

– Я сегодня не могу, – говорит он коллеге. – Я устал.

– В четыре часа дня устал?

– Да. У меня рак. Я могу устать в одиннадцать часов утра.

– Рак? И ты молчал? – удивляется коллега.

– Ну, я не молчал. Вот, сказал же…

Нет инструкции, как вести себя, когда узнал про рак. Писать транспарант «У меня рак» и ходить с ним по улице, молчать, кричать, рыдать, принять, лечить. Все индивидуально.

Глеб вот интуитивно говорит тем, кому можно доверить эту информацию. Но сарафанное радио работает активно, друзья узнают один за другим.

И вот. Смс в два часа ночи: «Срочно напиши мне, как ты».

Только на первый взгляд там написано: «Я за тебя волнуюсь». На второй – более глубокий взгляд, там написано: «Я волнуюсь за себя. Мне страшно. Рак бомбит вокруг, попадает в близких и знакомых людей, он все ближе: того глядишь, и меня зацепит. Я боюсь, успокой меня скорее».

Но Глеб понимает: на участие и эмпатию нужен ресурс. А у него сейчас весь ресурс уходит на принятие и лечение. Он сейчас точно не готов нянчить чужие страхи.

Хочется написать в ответ: «Ты боишься чужого рака? Серьезно?» Но это обесценивает чужой страх и образует поле для конфликта. Лучше ничего не писать.

Удивительно, но и инструкции, как правильно вести себя, если узнал, что у близкого человека рак, не существует.

Хочется написать «Держись», но это тоже… как приказ звучит. Или как совет. А какие тут могут быть советы, кроме «Живи, пожалуйста».

Глеб заметил, что жизнь потекла сразу… концентрированно. Все события как-то скученно происходят, толпятся в прихожей судьбы, торопливо случаются одно за одним.

Глеб как-то сразу научился тому, чего раньше не умел. Например, принимать помощь.

ГОРДЫНЯ ОТЛИЧНО РАСТВОРЯЕТСЯ В КАПЕЛЬНИЦАХ ХИМИОТЕРАПИИ. СРАЗУ ПОНИМАЕШЬ, ЧТО ТВОЯ ЖИЗНЬ ГОРАЗДО ЦЕННЕЕ СТРАХОВ, ПРЕДВЗЯТОСТИ, СОЦИАЛЬНЫХ РЕВЕРАНСОВ.

Потом – ускориться. Он давно хотел, но казалось, что всему свое время, и его еще не пришло. А оказывается, оно пришло.

Лучший момент для воплощения в жизнь своих мечт – сегодня. Не завтра, потому что его может не быть в принципе. А сегодня – оно уже есть. В принципе.

А еще, из важного, – встретиться с теми, с кем давно хотел. Например, с отцом.

Отец ушел из семьи, когда Глебу было два года. И все детство существовал в его жизни в виде редких денежных переводов маме на сберкнижку.

Потом Глеб вырос, сам стал отцом.

К своему отцу через призму любви к сыну у него сначала появилось еще больше вопросов: «Как? Как можно было так себя наказать? Лишить такого счастья?»

Сейчас Глеб повзрослел на целый рак.

Он хочет встретиться с отцом, чтобы простить. Точнее, он простил давно, но хочется увидеть и убедиться: да, простил.

– Мы не виделись сто лет, ты меня не узнаешь, наверное, – смеется отец по телефону, пряча неловкость в неуместный смех. – Что мне держать в руках?

– Себя, – не шутит Глеб в ответ.

Он хочет прожить эту встречу, к которой готовился несколько десятков лет.

На каждой ступенечке возраста у него были разные месседжи для отца. Сначала юношеские, обличающие, потом трогательные, манипуляционные, потом гротескно жертвенные, затем благородные…