Виктор Иванов - Мальчишки в бескозырках

В Шексне нас выгрузили и направили в какое-то помещение на санобработку.

Госпиталь наш размещался в деревянных бараках. Их было двенадцать. Говорили, что перед войной тут находился лагерь для заключенных.

Вокруг бараков лежало пустое заснеженное поле. В нескольких километрах от госпиталя располагались деревни, откуда, в основном, и работали девушки санитарками.

Меня поместили в одиннадцатый барак. Это было просторное помещение, разделенное пополам. Раненые лежали на двухъярусных деревянных нарах. Но и проходы между нарами были забиты кроватями. Раненых было много. В бараке стоял тяжелый больничный запах.

Лежал я в госпитале долго: с середины октября 1942 года до седьмого января 1943 года. Раны никак не заживали, все время гноились. Старшим ординатором у нас была военврач третьего ранга Вера Платоновна, красивая молодая женщина. Носила в петлицах одну шпалу. Сын Веры Платоновны вместе с бабушкой остался в оккупированном Ростове-на-Дону, и она относилась ко мне с нежностью, как к родному.

Естественно, все раненые были в нее влюблены. Больше всех, как мне казалось, разведчик младший лейтенант Вася Титов — мой сосед по нарам. Иной раз проснусь ночью от стонов, гляжу: Васи рядом нет. Сидит за столом напротив Веры Платоновны и что-то тихо говорит. Но мальчишки все замечают. И я знал, что сердце Веры Платоновны отдано летчику, который изредка прилетал на У-2 и садился прямо за бараками в поле. Зимой, когда я уже ходил, часто видел их, гулявших в заснеженном поле.

Иногда я тоже воображал себя летчиком, И видел, как Наташа бежит к моему самолету, не остывшему еще после жаркого воздушного боя…

Наташа писала не часто. В своих письмах она сообщала, что по-прежнему сопровождает раненых из Ленинграда на Большую землю. Обещала, что, если попадет в Шексну, обязательно меня навестит. В одном письме Наташа рассказывала, как тяжело было пересекать Ладогу в начале ноября. На озере уже устанавливался лед. Корабль шел в сплошной шуге. Она мешала маневрировать при налете фашистских самолетов, и бомбы рвались близко от корабля. Один из осколков распорол ей санитарную сумку.

Мои соседи по палате заметили, с каким нетерпением я жду писем от Наташи. И вот когда пришло очередное письмо, один из раненых — парень, хваставший всем, что он из разведки, — решил меня разыграть.

— Эй, жених, пляши, а то не отдам!

Я обиделся. Плясать не стал. Тогда вмешался Титов и велел разведчику отдать письмо. Я пристроился на подоконнике, не обращая внимания на шуточки парня. Наташа писала, что в этот раз ей выпало везти матроса с ампутированными ногами и оторванной рукой, всю дорогу он пытался петь «Варяга» и умер в вагоне, так и не доехав до госпиталя… Строчки местами расплывались, я понял — Наташа плакала.

— Ну что, женишок, свадьба скоро? — не унимался разведчик. — Пригласить не забудь!..

И тогда я прочитал Наташино письмо вслух. Палата притихла. Примолк и не в меру веселый разведчик…

В ответных посланиях я писал Наташе про скучную жизнь в госпитале, про то, как хочется вырваться из тыла на фронт, просил по возможности беречь себя. Писал, что жду ее в Шексне.

Как-то в начале декабря наше отделение посетил начальник госпиталя. Интеллигентный и строгий человек — военврач первого ранга Коркуп. В петлицах у него было три шпалы. Сегодня это соответствует подполковнику, но тогда он был для меня как маршал. Внимательно осмотрев меня, он сказал, что дела мои идут хорошо. Разрешил кататься с другими выздоравливающими на лыжах и приказал начальнику вещевой службы сшить для меня по росту обмундирование. Сняли мерку, сшили прекрасную шинель, гимнастерку, галифе и даже скатали маленькие валенки в соседней деревне. Теперь по территории госпиталя я разгуливал в полной форме ефрейтора с треугольниками в петлицах. Вместе с другими выздоравливающими ездил за дровами, водой, выступал в художественной самодеятельности.

Дружил со многими ранеными. Отдавал им свое табачное довольствие. Узнав об этом, начальник госпиталя распорядился выдавать мне вместо табака изюм. Курильщики были, конечно, разочарованы, а я с удовольствием жевал изюм.

Рядом со мной лежал матрос из Крондштадта, тяжело раненный в бедро. Он рассказал, что служил на линкоре «Марат». Был ранен при налете фашистской авиации на корабль. В тот раз «Марат» был сильно поврежден: бомбой у него оторвало носовую часть вместе с первой башней. Моряк подарил мне алюминиевую столовую ложку, всю исколотую морскими рисунками и необыкновенно скрученную. Этой ложкой я очень гордился.

Младший лейтенант Титов перед отъездом из госпиталя подарил трофейную немецкую подзорную трубу и маленькую курительную трубку. А один из раненых сделал мне чемоданчик из фанеры, где я хранил свое нехитрое имущество.

Я был уверен, что Наташа рано или поздно появится в нашем госпитале. Накопил ей пакетик изюма и берег его в укромном уголке своего нового чемодана.

Однако выбраться в Шексну ей так и не удалось. А после выписки из госпиталя наша переписка оборвалась.

До сих пор помню эту хрупкую девчушку, которая под бомбами и снарядами столько раз пересекала Ладогу…

Получал я письма от мамы. Она писала, как немец бомбит и обстреливает Ленинград, рассказывала о смерти моих товарищей по дому. Писал и отец о том, как воюет в полку, просил, чтобы я после госпиталя постарался попасть опять к нему.

Чувствовал я себя хорошо. Раны затянулись. И стал я проситься на выписку.

А тут по радио объявили об окружении в районе Сталинграда целой фашистской армии. Сообщили о введении в армии погон и учреждении медалей, которыми будут награждаться участники обороны Ленинграда, Одессы, Севастополя, Сталинграда, Москвы, Заполярья и Кавказа. Эти вести всех взволновали.

Раненые с Ленинградского фронта говорили:

— Ну, все. Пришел фрицам конец. Теперь жди наступления у нас под Ленинградом.

Я стал настойчиво проситься на фронт.

Несколько раз беседовал со мной военком госпиталя, говорил, что лучше мне остаться при госпитале, что на фронт мне больше нельзя. Но я был настойчив. И вот 7 января 1943 года вместе с группой выздоравливающих я был выписан из госпиталя и направлен на пересыльный пункт в Вологду.

Приехали в Вологду. Стоял солнечный зимний день. Пошли пешком. Кто-то предложил зайти к сиротам в детский дом. Не знал я, что сценарий этого захода был составлен заранее. Потом стало известно, что это было сделано для того, чтобы оставить меня в детском доме по приказу командующего округом. Оказывается, на моих медицинских документах была резолюция: на фронт не посылать, поберечь в тылу.

В детском доме нас, фронтовиков, встретили очень хорошо. Мы рассказывали, как воевали с немцами, как их били. Ребята особенно тепло отнеслись ко мне. Ведь я их сверстник, а уже воевал, был ранен. На мне ладно сидела новенькая форма, сшитая в госпитале. Угостили нас какао, вкус которого я уже забыл. Кто-то принес баян, и ребята попросили меня сыграть. Обстановка сложилась самая дружеская. Старший команды предложил мне остаться на денек с ребятами. Ничего не подозревая, я согласился.