Виктор Иванов - Мальчишки в бескозырках

Еще в сороковом чувствовалось приближение войны. Ребята нашего двора часто играли в войну. При этом в ходу была такая присказка: «Внимание, внимание на нас идет Германия!» И вот 22 июня она на нас пошла… Подло, внезапно, из-за угла, как вероломный разбойник.

Этот день я запомнил во всех деталях. Мы с мамой покупали на Садовой улице (тогда она называлась улица Третьего Июля) картошку. Был солнечный, теплый день. И только что перешел в четвертый класс и ездил поступать в музыкальную школу у Нарвских ворот. Ничто не предвещало беды. И вдруг по радио объявили, что будет выступать Молотов. Репродукторы разнесли его слова о том, что Германия без объявления войны напала на нашу страну. Мы с мамой, так и не купив картошки, бросились домой. Дома отец — очень хмурый — уже собирал вещмешок, чтобы идти в военкомат. Ему в ту пору было тридцать четыре года. Провожали мы его на второй день войны с Финляндского вокзала. При расставании отец меня наставлял, чтобы я слушал мать, был для нее помощником и опорой; обещал побыстрее разбить фашистов и вернуться домой. Никто из нас не предполагал, конечно, какой будет война и что придется выдержать в ней Ленинграду и ленинградцам.

Мама до войны работала галошницей на заводе «Красный треугольник». Один раз мне посчастливилось побывать у мамы на заводе. Произошло это случайно. Как-то летом мама, придя с работы, спросила у меня:

— Витя! Ты помнишь, как у бабушки в Боровичах играл на заводе для рабочих?

— Конечно, помню. Мне еще там подарили большой кулек конфет.

— Так вот председатель цехкома попросила меня, чтобы ты выступил у нас в красном уголке во время обеденного перерыва. Потом посмотришь цех, увидишь, как делаются галоши.

Я с радостью согласился. Мама часто рассказывала о заводе, о том, как делают галоши, но увидеть все это своими глазами было пределом мечтаний.

Через несколько дней мама сказала, что выступать нужно сегодня. И вот я с мамой и баяном приехал на трамвае на завод.

«Красный треугольник» — это большой завод, расположенный вдоль набережной Обводного канала. Несколько раз я бывал здесь около проходной с папой, когда мы поджидали маму с работы.

И вот теперь мама, взяв меня за руку, провела через проходную на территорию завода. Подошли к невысокому зданию из красного кирпича.

— Вот здесь и находится наш цех, — сказала мама.

Красный уголок галошного цеха размещался на первом этаже. Это было просторное помещение с небольшой сценой и стульями, составленными рядами. В обеденный перерыв в зале собралось человек семьдесят — восемьдесят рабочих, а точнее работниц, так как на «Красном треугольнике» работали в основном женщины. Зал пестрел красными косынками. Председатель цехового комитета вывела меня на сцену, усадила с баяном на стул и сказала, что зовут меня Витя, что я сын Марии Павловны Ивановой и что сейчас я дам небольшой концерт.

После того как я сыграл вальс «Амурские волны», в зале встала девушка и попросила исполнить какие-нибудь популярные песни. А потом добавила:

— И хорошо, если бы ты их нам спел.

Ну какой баянист не поет, аккомпанируя себе. Я спросил, что их интересует. Посыпались заявки. В основном это были песни, исполняемые Вадимом Козиным. Выбрал две: «Брось сердиться, Маша» и «Не забыть мне русую головку».

Когда я запел: «Брось сердиться, Маша, хмуришься все зря, жизнь твоя прекрасна, я ж люблю тебя», то у женщин это вызвало веселое оживление: девятилетний мальчик поет про любовь. Встретили песни хорошо, и вскоре все начали мне подпевать. Так что сольного пения у меня не получилось.

После того как я закончил выступать, начальник цеха, пожилой мужчина, сказал:

— Спасибо тебе, Витя, за игру и пение. И тебе, Мария Павловна, большое спасибо. Сама ты хорошая работница, и сын у тебя молодец. Обязательно отдай его учиться в музыкальную школу, пусть станет настоящим музыкантом.

Красный от смущения, стоял я, слушая похвалу начальника цеха. Особенно мне было приятно, что так тепло отзываются о маме.

— Пусть тебя, Мария, подменят часа на два, — сказал начальник, — а ты возьми сына, проведи по цеху, покажи все, а потом отвези домой.

Мама взяла меня за руку и повела в цех. Цех был рядом с красным уголком, тоже на первом этаже.

Первое, что я почувствовал, когда мама открыла дверь в цех, это упругую струю теплого воздуха. Вошли в цех. Он был наполнен гулом работающих машин. Среди общего гула выделялось какое-то сопение и чмокание.

— Это кто так чмокает? — спросил я.

— Это паровой пресс, — сказала мама, — который штампует галоши. Мы потом его посмотрим.

В цехе приятно пахло резиной и клеем. Сначала мама показала мне большие листы резины, пересыпанные тальком.

— Вот эти листы доставляют нам из подготовительного цеха. Их там делают из специального состава.

Я подошел к машине и увидел, как рабочий расправлял резиновый лист на большом вращающемся металлическом барабане. По мере того как барабан вращался, резина делалась тоньше и ровнее. Мне это почему-то напомнило тесто, которое мама раскатывала на столе деревянной скалкой, перед тем как печь пироги. Через некоторое время на барабане получился широкий лист резины. Затем рабочий на этом же барабане нарезал на листе продольные полосы определенного размера и каждую полосу скатал в рулон.

— А теперь, — сказала мама, — эти длинные резиновые пластины поступают на специальную машину, где из них делают трубочки определенного размера, в зависимости от размера галош. Вот на такой машине я и работаю.

Подошли к машине. В нее, как в мясорубку, заправляют длинные резиновые пластины, а она выдает действительно резину в виде трубочки. Я тихонько засмеялся.

— Ты чего? — удивилась мама.

— Да мне эти трубочки кажутся похожими на ливерную колбасу, только черного цвета.

Работницы вдоль конвейера делали каждая свою работу. Вначале колодку как бы закутывали в красную байку. Затем сверху клали стельку будущей галоши. Все это стягивалось и приклеивалось. Дальше начиналось самое интересное. Разогретую резиновую трубочку, выскочившую из шприц-машины, укладывали сверху стельки, и все это двигалось к прессу. В прессе в качестве формы закреплена металлическая галоша. Под давлением она как бы одевалась на колодку с прокладкой, стелькой и трубочкой. В мгновение ока трубочка превращалась в резиновую оболочку для галоши. Получилась галоша с подкладкой и стелькой. Как зачарованный смотрел я на штамп-агрегат. А он, деловито почмокивая, неторопливо и методично штамповал одну галошу за другой.