Виктор Иванов - Мальчишки в бескозырках

В конце сентября мама договорилась с друзьями нашей семьи, жившими недалеко от Московского вокзала, на Гончарной улице, переехать к ним. Ей казалось, что там мы будем дальше от переднего края и снаряды туда не долетят. Это, конечно, было наивно. Но тогда мама в это верила. У друзей мы прожили три дня и, после того как и там стали рваться снаряды, вернулись домой. Мама сказала, что больше никуда не поедем. Будем жить дома. А там будь что будет…

Запомнилось мне 7 ноября. Накануне вечером мы слушали трансляцию торжественного заседания из Москвы. С докладом выступал И. В. Сталин. Навсегда остались у меня в памяти его слова о том, что враг черной тучей навис над Ленинградом, он напрягает все силы, чтобы захватить город Ленина. Но планы фашистов потерпят провал и никогда не сбудутся. Слова: «Наше дело правое, — победа будет за нами» — вызвали у всех душевный подъем и веру в победу.

В ночь на 7 ноября фашисты решили преподнести ленинградцам «подарок». Их бомбардировщики сбрасывали на город тысячекилограммовые бомбы. Бомбы падали на дома с душераздирающим воем. Говорят, для пущего страха гитлеровцы кидали рамы и пустые бочки с дырами, чтобы вой был сильнее. Мы с мамой и соседями стояли под аркой дома. Внезапно раздался страшный вой. Это выла сброшенная фашистским летчиком бомба. Вой был такой, что казалось, она летела прямо в наш дом. Все в ужасе прижались к каменным стенам. Раздался сильный взрыв. Стало светло как днем. Земля ушла из-под ног. Взрывная волна швырнула меня на землю. Когда вскочил, то на мне не было шапки, а на пальто не осталось ни одной пуговицы. Под ногами хрустели осколки стекол, вылетевших из окон. Всех, кто стоял под аркой, раскидало по земле. Слышу плачущий голос мамы:

— Витя, Витя! Где ты, сынок?

— Тут я, мама, живой!

И тут же на крышу дома и во двор упали десятка два небольших зажигательных бомб. Еще не опомнившись от близкого взрыва, все кинулись тушить «зажигалки». Наутро выяснилось, что бомба разрушила полностью дом на другой стороне канала Грибоедова, как раз напротив нас. В нашем доме, в окнах, выходящих на набережную, не осталось ни одного целого стекла. В комнатах были сорваны с петель двери.

Но ни обстрел, ни варварские бомбежки, ни голод не могли сломить дух ленинградцев. Каждый жил одной мыслью: отстоять город от фашистов.

Между тем голод становился все нестерпимее. Наступили холода. Не было дров. Рядом с нашим домом на канале Грибоедова стоял деревянный мост, в него попала бомба и не разорвалась. После этого его начали разбирать на дрова. Я с мамой тоже приволок домой одно бревно.

В очередной раз снизили норму выдачи хлеба 20 ноября. Теперь я и мама получали только по 125 граммов хлеба. И больше ничего. Много написано об этих 125 граммах. Но понять, что это был за хлеб, может лишь тот, кто пробовал его сам. Этого хлеба, состоявшего на две трети из целлюлозы, древесной коры, отрубей и прочих примесей, сырого, черного, мне не забыть до конца своих дней.

В одной из книг я прочел, что человеку в сутки нужно около трех тысяч калорий. Так вот 125 граммов хлеба составляют всего двести калорий. Над жителями города нависла угроза голодной смерти. Если к этому прибавить холод, отсутствие воды, дров, электричества, неработающую канализацию, то станет понятным, какие лишения выпали на долю ленинградцев.

В больнице имени 25-летия Октября работал брат моего отца, дядя Семен. Семья его осталась в оккупации на Псковщине. Однажды в ноябре он принес нам немного картошки. То-то было радости! Картофельные очистки мама мыла, пропускала через мясорубку и пекла оладьи. Царская еда! Я говорил маме:

— Зачем же мы раньше очистки выбрасывали? Вот кончится война, никогда не будем этого делать.

Но к сожалению, и очистки скоро кончились.

Замерз водопровод, отключили электричество, не стало дров. Не работали бани, прачечные, парикмахерские. И как на зло, первая блокадная зима выдалась лютой. Морозы стояли градусов под сорок.

Положение становилось отчаянным. Однако мама не падала духом. В комнате установила железную печку-«буржуйку». Вместо электролампочки приспособила коптилку: взяла стеклянный пузырек, наполнила его керосином, вставила фитиль. Конечно, такая коптилка чадила, но было светло. На дрова пустили мебель: стулья, табуретки, стол. Но и это кончилось. И тогда, отчаявшись, я написал письмо первому секретарю Ленинградского обкома партии Андрею Александровичу Жданову, в котором рассказал о нашем тяжелом положении и просил помочь с дровами. Не знаю, до кого оно дошло, но — это было в январе — военные вдруг привезли нам кубометр дров. Это были толстые длинные бревна, Все сложили на полу в кухне. Пилить уже не было сил. Забивали в бревно колун и по нему били обухом топора. Так удавалось его расщепить. Этими щепками топили.

На карточки давали толику сахарного песка. Мама из него варила сахар и давала мне сосать.

Стали менять одежду на хлеб. Помню, приходил какой-то милиционер, жена которого, как говорила мама, работала на хлебозаводе. И вот мы в обмен на хлеб отдали ему всю имевшуюся в доме одежду, отдали папины довоенные костюмы и пальто. Поменяли патефон. Остался мой баян. Несмотря ни на что, мы решили его сохранить.

А голод становился все страшнее. Стало небезопасно ходить по улицам с продуктами из магазина. Мы с мамой ходили всегда вдвоем. Помню, шли из магазина, стали пересекать улицу Маклина, и вдруг недалеко от Аларчина моста, в Покровском саду, взорвались две бомбы. Стало светло как днем. Это были термитные бомбы.

Как-то я пошел в булочную один. Она располагалась на углу проспекта Римского-Корсакова и улицы Маклина. Метров двести от дома. Получил я 250 граммов на маму и на себя и возвращался домой. Вдруг подскочил парень и начал вырывать у меня сумку с хлебом. Я закричал. Недалеко проходил военный, подбежал, дал парню тумака, а меня проводил до квартиры. Посоветовал маме больше меня одного не отпускать. Прощаясь, оставил кусок дуранды. Я до сих пор не знаю, что это такое. Мне объяснили, что это прессованное сено, корм для лошадей. Мы и этому были очень рады. Сегодня вспоминаю с улыбкой: от дуранды у меня начался запор.

Еще в начале голода стали пропадать кошки и собаки. У нас дома жили кошка Маша и собака Мальчик. Это были родные для меня существа. Вначале пропала кошка, а потом и моя любимая собака.

Теперь, выйдя на улицу, я часто видел на снегу мертвых. Умирали прямо на ходу. Идет человек, вдруг останавливается и падает. И больше не поднимается. На моих глазах умерла на углу нашего дома женщина. Вначале упала, ей помогли подняться. Она жалобно улыбнулась и снова упала. Когда ее снова хотели поднять, она была уже мертва.

Умирали и в нашем доме. После войны во дворе осталось всего пять-шесть ребят. Остальные умерли от голода.