Яков Смородинский - Воспоминания о Л. Д. Ландау

К горькому сожалению, к этому времени Льва Давидовича уже не стало.

Довелось мне присутствовать на семинаре, насколько помню специально собранном, чтобы послушать «новую» теорию твердого тела, развиваемую Раманом, приехавшим в Москву в конце 50-х годов. Семинар проходил в Институте физических проблем, и Л. Д. Ландау на нем присутствовал. Докладчик говорил по-английски. Через 15—20 минут, а может быть и раньше, Л. Д. Ландау стало ясно, что излагается неправильная теория, и он короткой репликой по существу предмета буквально пригвоздил докладчика. Не будучи в состоянии дать сколько-нибудь разумный ответ по сути замечания, докладчик буквально взбесился. Он стал размахивать руками, топать ногами и поначалу издавал громкие, нечленораздельные звуки. Затем он с выпученными глазами уставился на Льва Давидовича, сидевшего в первом ряду и заорал: «А!… А! Если у тебя большой чуб (forelock), так ты можешь мне говорить, что хочешь…»

Далее я не разобрал и не помню точно, поток каких бранных слов еще обрушился на Льва Давидовича, а он спокойно встал и вышел из зала, где разыгралось все это неприличие.

Слушать доклады и лекции Льва Давидовича было большим удовольствием. Он говорил о вещах, глубоко им продуманных, и чаще всего, как мне представлялось, у него были готовы и количественные связи, но к помощи доски и мела он прибегал редко.

Владение математическим аппаратом у пего было на таком высоком уровне, что ему достаточно было понять сущность физической задачи, чтобы все связи сейчас же были приведены в движение и он мог дать количественное решение задачи. Возможно, в такой общей форме Ное утверждение и не совсем правильно, но на частном примере моей задачи в правильности сказанного я убедился.

В 1950 г. мы с коллегой были заняты решением задачи определения из эксперимента адиабатического значения (при постоянной энтропии) производной оптической диэлектрической проницаемости по плотности жидкости. Таких определений никто не делал, да и как-то считалось, что сделать этого нельзя. Определялось обычно изотермическое значение этой величины (при постоянной температуре). Вычислять же эти величины для жидкости до сих пор не умеют. Мы придумали, как определить адиабатическое значение этой величины. Это можно сделать по дифракции света на ультразвуке, измеряя отношение интенсивности первого дифракционного максимума к интенсивности нулевого максимума, давление в звуковой волне (звук весьма малой амплитуды) и учитывая постоянные, связанные с геометрией установки. Мы получили количественную связь между искомой величиной и названными измеряемыми величинами не без помощи курса «Теоретическая физика» Л. Д. Ландау и Е. М. Лифшица. Не могу точно сейчас сказать, сколько времени мы потратили на вывод формул. Думаю, недели две мы потратили.

Наши измерения, к нашему большому удивлению, показали, что определяемая величина сильно зависит от частоты звука при частотах 10—20 МГц. Этого не должно было быть, но это было. Зависимость была заметной. Пренебречь ею было нельзя. В чем было дело? Мы ломали себе голову, но понять не могли. Тогда мы обратились к нашему шефу Г. С. Ландсбергу. Он тщательно проанализировал опыт. Ошибки не нашел.

Г. С. Ландсберг привлек для обсуждения И. Е. Тамма и М. А. Леонтовича. Понимания не прибавилось. Мы много обсуждали этот результат с В. Л. Гинзбургом, и вот он однажды сказал — нужно пойти к Дау, он все поймет. Но отправиться к Льву Давидовичу я очепь боялся, зная, как он расправляется с авторами нелепых результатов. Долго я не мог решиться пойти, хотя понимал, что это необходимо. Мой друг — теоретик Б. Т. Гейликман — меня всячески успокаивал и уверял, что Л. Д. Ландау меня не прогонит и не обидит. Последний его аргумент был такой:

— Ну ты ведь не теоретик, а экспериментатор, что с тебя взять. Обидеть тебя — это все равно что обидеть собаку, а Дау человек гуманный.

Шутки шутками, а я все боялся и не шел. Тогда В. Л. Гинзбургу надоело смотреть на мои мучения и он просто за руку отвел меня к Л. Д. Ландау, а сам, кажется, ушел.

Лев Давидович меня любезно принял в своем кабинете на втором этаже, просто и без церемоний; уселся на свой угловой диван, предложил мне сесть и приготовился слушать.

Обдумывая предстоящую беседу, я решил начать разговор с формулы, которую получили, затем о результате и, наконец, о наших недоумениях. Но все вышло не так. Когда я начал говорить о формуле, Лев Давидович меня остановил:

— Не нужно нам никакой формулы. Что вы определяете из опыта? Поймем, будет и формула.

— Я определяю из опыта адиабатическое значение производной диэлектрической проницаемости по плотности.

— Этого сделать нельзя! Как вы это делаете?

— Мы получаем эту величину из опыта по дифракции света на ультразвуке. Вот так…

Далее следует примитивный чертежик и несколько пояснительных слов.

Лев Давидович внимательно слушает, смотрит и говорит:

— Так определить эту величину можно, а теперь, когда мы поняли, как это сделать, мы уже можем и написать формулу.

И тут происходит ошеломившее меня событие. Он тянется за клочком бумажки, который не то лежал, не то валялся на столе, там же взял кусок карандаша и написал на этом клочке бумаги ту самую формулу, с которой я хотел начать разговор.

Что написано у меня, его не интересовало.

В течение всего разговора он был напряженно внимателен. Теперь последовало мое утверждение: экспериментальный факт состоит в том, что эта величина зависит от частоты звука. Он спросил, на каких частотах звука это происходит. Когда я сказал, сразу последовал ответ:

— Этого не может быть. На этих частотах зависимости от частоты быть не должно. Что-нибудь не так.

Его лицо сразу изменилось. Все внимание и сосредоточенность исчезли. Он стал совсем другим. Мои попытки вернуть его к этому вопросу были безуспешны. Лев Давидович очень хорошо общался со мной, был готов слушать что-нибудь интересное, забавное и не обязательно научное, но к частотной зависимости не возвратился. В нем словно выключили рубильник внимания.

Прошло более десяти лет, прежде чем исследования в другой области натолкнули нас на правильное объяснение. Коротко говоря, дело в том, что пучок света, пересекающий ультразвуковую волну, и приемник нашего статического мпкрорадиометра (динамические приемники градуировались с большой погрешностью), устроенного по принципу крутильных весов, были пространственно разнесены и на это различие мы вносили поправку, учитывая поглощение звука, что было необходимо. А надо было, кроме того, учесть потерю волной импульса, которая приводит к движению жидкости как целого и создает потоки, также действующие на микрорадиометр.